Утренний Конь
Шрифт:
— Не надо нам ссориться, лучше взгляни на море, видишь, какое оно живое!
Тюлька глядит на море. Оно и вправду живое, веселое, молодое. На лице девочки играет свет солнца. Свет неба. Свет летней волны.
Штурман сейнера «Нина» кладет руку на плечо девочки:
— Скажи своей Алле Федоровне, что рыбы еще всем хватит и хватит!
— А все же кому-нибудь не хватит!
Тюлька неодобрительно косится на отца. Ему-то что? Не к нему каждую ночь приходит черный старик с руками, как щупальца осьминога. Она теребит свои косы, и ту,
— Когда вырасту, сама стану ученой…
Тогда уже не во сне, а наяву она схватится с черным стариком. Она победит. Ее море до самых краев наполнится серебряной рыбой. Всем хватит на тысячи и тысячи лет — никто не будет в обиде. Вернется космонавт с Марса и вволю натешится черноморской янтарной юшкой. Попробуют ее гости с другой планеты и потребуют по второй тарелке…
Узнает ли грядущее человечество, как заботилась о нем маленькая синеглазая пионерка Тюлька?
Журавли
Поезд шел в Козырево. Ольга Барвинкова, маленькая синеглазая девушка, сидела возле окна и молча глядела, как навстречу бегут поля, сады, речки с отраженными в них облаками да кирпичные водонапорные башни.
После станции Гульевой, где стояли баки с горючим, похожие на серебряные грибы, начался дождь, с полей потянуло пахучей осенней свежестью, и Ольге вдруг почудилось впереди, за кленовой рощей, море. Сейчас оно широко откроется перед ней, зеленое, штормовое. Но мимо лишь пронеслись овраги с желтой водой.
Ольга, дочь рыбака да и сама душой рыбачка, вздохнула. Как она будет там, в Козырево, без моря? Все остальное не пугало ее. С работой она справится. Пусть ребята даже назовут ее Олежком из-за круглого, почти мальчишеского лица, как это уже однажды случилось в городской школе…
Дождевые капли громко стучали в вагонное окно, мешали видеть, и день побурел, весь наполнившись предвечерней мглой.
«Такой же дождь, наверное, шумит в Одессе, — думала Ольга, — там еще с утра собирались дождевые тучи. А ночью над городом кричали журавли, особенно громко пели они над морем, словно бросали вызов морской осени, ее ветру, ее гривастой ворчливой волне». И вот все позади. Прощай, море!
А море она любила, любила, даже не зная за что, просто так, навечно, по-рыбачьи…
Нервно, торопливо стучали колеса, порой неприятно взвизгивая. Пассажиры, успевшие перезнакомиться друг с другом, вели долгие разговоры, прерываемые то веселым смехом, то удивленными возгласами.
Но в Ольгином купе было тихо. Ее единственная соседка, старуха с добрым лицом, в черной шерстяной шали, неодобрительно косилась в сторону молчаливой пассажирки.
— Доня, а донька! — наконец не вытерпела старуха. —
— Мне? Нет, ничего, спасибо!
— Ты скажи! — участливо повторила она. — Бледная ты… Я тебе вина дам, согрейся.
Не обращая внимания на протесты Ольги, старуха достала из плетеной корзинки хлеб, небольшой кусок высохшей брынзы и початую бутылку вина. Нашлась и фарфоровая чашка.
— Ты на какой станции сходишь? На Серебрянке? — угостив Ольгу вином и отпив немного сама, спросила старая женщина.
— В Козырево, — ответила Ольга.
— Видать, учительница, верно? Глядела я на тебя, глядела, думаю, едешь ты без желания. Угадала? Ты не обижайся, что я говорлива… И фамилия моя такая: Ручьевая, Алена Васильевна. Значит, к Никанору?
— Какому Никанору?
— Директор школы он козыревской. Сердитый. Дети его боятся и сидят тихо, что твои куклы. Не нравится.
— Отчего же, Алена Васильевна?
Старуха поправила сползшую на плечо шаль и сказала:
— А по мне, нежужливая пчелка летит за медком без толка…
Ольга в знак согласия кивнула головой. Да, верно. Ребячью солнечную энергию нельзя сдерживать. Надо лишь умно управлять ею.
В вагоне становилось душно. От табачного дыма кружилась голова. Стучали колеса.
«Едет девушка без желания, желания, желания…» — казалось, насмешливо выстукивают они.
— Да ну вас! — не то к колесам, не то к своим мыслям обратилась Ольга и нахмурилась. В ее глазах появилось что-то упрямое, дерзкое…
— Что, донька, с тобой? Вспыхнула ты вся сразу… Злишься? — спросила Алена Васильевна. — Злость разная бывает. Бывает черная, бывает и золотая.
— На себя злюсь. Это какая же? — улыбнулась Ольга.
— Такая злость хорошая, донька.
Ольга с интересом поглядела на Алену Васильевну.
Ее доброе, приветливое лицо было того особенного смуглого цвета, какой бывает лишь у людей, с которыми ничего не может поделать время. Умные наблюдательные глаза еще молодо искрились.
— Вот и Козырево, — сказала Алена Васильевна. Собирайся. За мной на подводе сосед приедет, может и подвезти.
— Не беспокойтесь, я телеграмму дала, меня встретят, Алена Васильевна.
Поезд замедлил ход, грохнул буферами и остановился.
Ольгу никто не встретил на станции.
«Наверное, задержались из-за погоды», — решила она и принялась терпеливо ждать на перроне.
Незаметно подошли сумерки. На какую-то долю минуты они светились пробившимся сквозь тучи косым лучом солнца, все вспыхнуло загадочным малиновым светом и сразу же погасло.
За Ольгой никто не являлся. Мимо торопливо прошли два железнодорожника и сочувственно поглядели на девушку.
Ольга рассердилась. Неужели ее телеграмма не доставлена? Надо идти пешком, не ночевать же на холодном пустынном перроне. Она сдала чемодан в камеру хранения и решительно зашагала под дождем туда, где в хлипкой ночной мгле виднелись козыревские огни.