Утренняя заря

Ницше Фридрих Вильгельм

199

Демон власти. Не нужда, не страсть, – нет! любовь к власти есть демон людей. Дайте им всё: здоровье, пищу, жилище, образование – и они будут несчастны, капризны, потому что демон ждет, ждет и хочет удовлетворения. Отнимите у них все, и удовлетворите их демона – и они станут счастливы, так счастливы, как могут быть счастливы люди демона. Но к чему я говорю это еще? Уже Лютер говорил лучше меня об этом в стихах: «Возьмите у нас тело, имущество, честь, детей, жену, – и оставьте нам только царство». Да! Да! – «Царство».

200

Хотеть ошибаться. Завистливые люди с тонким чутьем стараются не узнать получше своего соперника, чтобы можно было им чувствовать, будто они превосходят его.

201

Театр

имеет свое время. Если ослабевает фантазия народа, в нем является склонность выводить на сцену свои легенды, и она выносит грубую подделку под его фантазию; но для того времени, когда живет эпический рапсод, театр и актер, наряженный героем, являются тормозом, а не крыльями фантазии: слишком близко, слишком определенно, слишком тяжело, слишком мало грез и полета!

202

Без грации. У него недостаток в грации, и он знает об этом. О! как он умеет маскировать это: – строгой добродетелью, серьезностью взгляда, напускным недоверием к людям и жизни, жесткой шуткой, презрением к более утонченному образу жизни, пафосом, цинической философией. Да, в постоянном сознании недостатка в нем выработался даже характер.

203

Почему так гордо. Благородный характер отличается от обыкновенного тем, что не имеет под рукой известного числа привычек и точек зрения, как тот, они у него случайные, а не наследственные и привитые воспитанием.

204

Сцилла и Харибда оратора. Как трудно было в Афинах говорить так, чтобы увлекать слушателей содержанием, не отталкивая их формой или не отвлекая их формой от содержания! Как трудно еще во Франции писать так!

205

Больные и искусство. Против всякого рода напастей и душевных волнений надобно прежде всего попробовать переменить диету и заняться трудной физической работой. Но люди привыкли в этом случае хвататься за средства опьянения, например за искусство, к вреду своему и искусства. Разве вы не знаете, что, когда вы, будучи больными, требуете искусства, вы делаете и художника больным?

206

Наружная терпимость. Это хорошие, полезные, разумные слова о науке и в защиту науки, но… но… я замечаю за ними вашу терпимость к науке! В уголке вашего сердца копошится все-таки мысль: она вам не необходима. Великодушно с вашей стороны ценить ее, быть ее защитником, раз наука не употребляет такого же великодушия против ваших мнений! Знаете ли вы, что вы не имеете даже права на такую терпимость? Что эти благосклонные ужимки – более грубое обесчещение науки, чем открытая насмешка над ней, которую позволяет себе какой-нибудь надменный художник? У вас недостает точного знания о том, что истинно и действительно; вас не беспокоит и не мучит то, что вы находите науку в противоречии с вашими чувствованиями; вы не знаете, что жажда знания должна управлять вами, как закон; вы не чувствуете обязанности в требовании быть со своим взглядом всюду, где познается; ничего не упускать, что познается. Вы не знаете того, к чему вы относитесь только с терпимостью? И только потому, что вы не знаете этого, вам удается принимать такую благосклонную мину! Вы разгневались бы и сделались фанатиками, если бы наука осветила вам лицо хоть один раз! Что же печалит нас то, что вы относитесь с терпимостью… к фантому, а не к нам! Какое нам до этого дело!

207

Отдых. Именно для тех людей, которые наиболее страстно стремятся к власти, бывает необыкновенно приятно чувствовать себя побежденными. Неожиданно и глубоко упасть в чувство, точно в водоворот! Выпустить из рук поводья и нестись – бог знает куда! Кто, что нам оказывает эту услугу – все равно, но услуга эта большая: мы так счастливы, у нас захватило дух, мы чувствуем себя в таком необыкновенном покое, точно в самом центре земли. Совершенно

без силы! Игрушка стихийных сил! Это освобождение от большой тяжести, дающее вздохнуть свободно; падение вниз, без труда, как по единому физическому закону; это сон человека, восходящего на гору, который имеет свою цель наверху, но засыпает внизу от глубокой усталости и грезит счастьем противоположности – именно падением вниз без малейшего труда. Я описываю счастье, как я представляю его себе в нашем теперешнем, жадном до власти, обществе Европы и Америки. Здесь и там хотят по временам впасть назад в бессилие, это наслаждение предлагают им войны, искусство, религии, гении. Если по временам отдаются всепоглощающему, всё подавляющему впечатлению, то это современный отдых! После него становятся свободнее, энергичнее, холоднее, строже, и неутомимо стремятся дальше к противоположному – к власти!

208

Чистота расы. По-видимому, нет чистых, есть только сделавшиеся чистыми расы, да и эти очень редки. Обыкновенно же бывают смешанные расы, у которых рядом с дисгармонией телесной (например, если глаза и рот не соответствуют друг другу) должны быть и дисгармонии привычек и понятий (Ливингстон рассказывает, что он слышал, как говорил кто-то: Бог создал белых и черных людей, а дьявол создал смешанные расы). Скрещивание рас ведет к скрещиванию культур и к скрещиванию моральных взглядов: такие расы бывают, большей частью, злыми, дикими, беспокойными. Чистота – последний результат бесчисленных приспосабливаний, усвоений, выделений, и прогресс в чистоте обнаруживается в том, что сила, существующая в расе, все более и более ограничивается отдельными избранными функциями, между тем как прежде ей приходилось действовать слишком много и часто в функциях противоположных: такое ограничение будет иметь наружность обеднения и должно быть критикуемо осторожно. Наконец, если процесс очищения удался, вся та сила, которая прежде тратилась на борьбу дисгармонических качеств, начинает служить теперь общему организму, – поэтому сделавшиеся чистыми расы всегда бывают сильнее и красивее. Греки представляют собой образец расы и культуры, достигших чистоты; можно надеяться, что достигнет чистоты и европейская раса и культура.

209

Похвала. Вот кто-то, как ты замечаешь, собирается хвалить тебя; ты прикусываешь губы, сердце у тебя замирает: ах! хоть бы миновала эта чаша! Но она не минует, она приближается! Давайте же пить сладкое бесстыдство панегириста, подавим же в себе отвращение и грубое презрение к его похвале, изобразим на своем лице благодарную радость: ведь он хотел сделать нам приятное! И теперь, после того как все это произошло, мы знаем, что он чувствует себя возвышенным, он одержал над нами победу. Да! и над самим собой тоже, ибо ему нелегко было хвалить!

210

Человеческое право и человеческое преимущество. Мы, люди, единственные создания, которые, в случае неудач, могут зачеркнуть самих себя, как неудавшуюся фразу, – все равно делаем ли мы это к чести человечества, или из сострадания, или из ненависти к нему.

211

Превращение. Теперь он становится добродетельным только для того, чтобы сделать этим неудовольствие другому. Не обращайте на него столько внимания!

212

Страстные и холодные добродетели. Мужество как холодная неустрашимость и непоколебимость, и мужество как горячая полуслепая отчаянность, – то и другое называется одним именем! Как же различать холодные добродетели от страстных? Ошибается тот, кто думает, что «быть добрым» можно только человеку страстному; и не менее ошибается тот, кто считает эту добродетель принадлежностью только холодных людей! Правда заключается в том, что человечество нашло очень полезным горячее и холодное мужество, и кроме того, оно встречало его не настолько часто, чтобы не отнести его в обоих видах к числу драгоценных камней.