Утро черных звезд
Шрифт:
– Говори, не томи, – приказал Таенн. – Что за мысль-то?
– Имитация, – решился, наконец, искин. – Они оба – имитация.
– В смысле? – спросил Леон.
– Они не живые существа, а порождения Сети, которой для чего-то нужно, чтобы вы попали домой. И она создала эти два морока, которыми вы можете управлять и которые полностью имитируют живое существо. Потому что, не будь они живыми, я бы не смог их послушаться. И катер бы не смог.
– Но почему их узнали погибшие? – спросил Морис.
– Откуда вы знаете, кем они выглядели для погибших? – возразил искин. – Вот вы, к примеру, по всем тестам уже мертвы, но, тем не менее, сидите тут
– Черт-те что, – мрачно сказал Таенн. – Ладно, попробуем разобраться. Дай еще пива, что ли.
Ит, замирая от гнева и закипающей ярости, слушал этот разговор, готовый в любую секунду вскочить на ноги и пойти выяснять отношения. Он попытался было подняться, но тут случилось что-то невероятное – его плечи как будто прижали к подушке две невидимые руки. Ит дернулся, но хватка у невидимки оказалась железная.
«Не слушай, – сказал чей-то едва слышный голос в голове у Ита. – Версия красивая, но неверная. Запоминай. Во-первых, и Ри, и ты – люди. Во-вторых, ни в коем случае не подавай виду, что ты слышал этот разговор. В-третьих и в-последних, будь поласковее с незнакомцами. Все объяснится, но позже, просто позже. Верь мне».
«Кто это? – мысленно спросил Ит. – Детектор?..»
«Нет, – в голосе послышалась усмешка. – Можно сказать, что я твой временный ведущий. Можешь называть меня Эрсай».
«Это имя собственное? – тут же спросил Ит. – Ваше имя? Кто вы?»
«Это не имя, а скорее род деятельности, – ответил голос. – В ситуациях, подобных этой, тебе иногда будет требоваться моя помощь, вот как сейчас. Полежи еще какое-то время и выходи, как ни в чем не бывало. Счастливо, через какое-то время снова встретимся».
Невидимые руки исчезли с плеч.
Ит тихо сел. Выйти сейчас или послушаться невидимого «ведущего» и подождать? Что будет, если он сейчас выйдет? Скандал? Крик, ор, новые тесты и еще что-нибудь похуже. А если остаться? Если действительно стоит сделать вид, что он ничего не слышал?
Маленький закуток, в котором располагалось подобие кровати, на которой спал Ит, находился в дальнем углу огромного наблюдательного зала секторальной станции. Двери у него, конечно, не имелось, от основного пространства его отгораживала лишь невысокая загородка. Ит встал, «кровать» тут же уехала в стену. Стоп! Ведь искин видел, что он проснулся! Не мог не видеть, потому что станция – по сути, его плоть, его тело! На самом краю сознания раздался тихий смешок.
«Да не увесть шуйца, что творит десница, – сказал тот же голос. – Лучше попробуй потом поговорить с Ри».
Ит в растерянности остановился перед кулисой. Ладно, спокойно. Спокойно!.. Легко сказать. Слишком много всего, причем сразу. Да и слова умиравшего Сэфес задели и, что говорить, напугали. Что это все могло значить?
«Ладно, все потом, – успокоил себя Ит. – Сейчас другого выхода нет, придется подчиниться обстоятельствам. В конце концов, первое очевидное, которое мне следует признать, это то, что без них я домой не попаду. Ладно, будем делать хорошую мину при плохой игре».
Он вышел из-за кулисы и направился к компании, сидевшей за столом перед прозрачной стеной.
– Привет! Можно поесть что-нибудь? – беспечно спросил Ит.
– Можно, – мрачно ответил Леон. – И поесть, и выпить. Все равно, пока не проснется Ри, мы будем сидеть и ждать. Ничего другого не остается.
Скрипач
Индиго-мир, свалка
Скрипач сидел на мусорной куче и ел одну из самых вкусных в мире вещей – жареную картошку. Конечно, картошка была холодная, конечно, в ней иногда попадались заплесневелые кусочки, но это была ерунда по сравнению с тем удовольствием, которое сейчас получал Скрипач. Картошка завладела его мыслями целиком и полностью, душа его находилась почти что на самой вершине блаженства. Кусочек за кусочком, кусочек за кусочком… Когда картошка кончилась, Скрипач встал, облизнулся, вытер замаслившиеся руки о штаны и побрел потихонечку вглубь свалки. Хорошо. Даже карканье ворон и чаячий ор не причиняли сытому бродяге никакого беспокойства. И даже мелкая осенняя морось не смущала.
Скрипач был сумасшедшим и жил при свалке уже очень давно. Водители грузовиков, привозивших сюда мусор, считали его забавной местной достопримечательностью, и не более того. Порой, правда, встречались доброхоты, проявляющие желание помочь странной личности и устроить его судьбу. Скрипача ловили, отвозили в дом для душевнобольных, платили за его лечение… а через месяц он убегал и каким-то неизвестным образом вновь оказывался на той же свалке. Его словно влекла сюда неведомая сила.
Почему его прозвали Скрипачом? Водители говорили разное. Одни – за отрешенное выражение, навечно поселившееся на его лице, другие – за руки с длинными и нервными пальцами, третьи – за комично-живописный образ. По крайней мере, все сходились только в одном: скрипки у Скрипача в руках никто никогда не видел. А вот поди же ты, пристало. Скрипач и Скрипач. Имя, если вдуматься, не лучше и не хуже прочих.
Скрипач был неприхотлив, для него все в мире делилось на две противоположности – плохо и хорошо. В лечебнице, куда его время от времени отвозили, было плохо. Нет, там хватало еды, было тепло, и можно было помыться, но хорошо почему-то не становилось. Вроде бы должно было быть хорошо, а выходило все равно плохо. В лечебнице Скрипач начинал тосковать и где-то через месяц убегал туда, где ему становилось хорошо. На свалке было хорошо почти всегда. Ну, разве что в морозы или при сильном дожде становилось немножко плохо, но Скрипач отлично знал, что нужно сделать и куда можно спрятаться, чтобы снова стало хорошо. Эта свалка являлась всем его миром, и только она одна знала три главные тайные страсти Скрипача.
Первой страстью была жареная картошка. В любой куче отбросов он находил вожделенные кусочки, и на полчаса мир для него превращался в рай земной. Он смаковал картошку с таким удовольствием, что, знай об этой особенности бездомного бродяги какой-нибудь богач, этот богач удавился бы от зависти. На счастье Скрипача свалку часто посещали машины с пищевыми отходами из ресторанов, и недостатка в картошке, своей любимой еде, он почти не испытывал.
Второй страстью были птицы. Скрипач мог наблюдать за ними часами и иногда даже немножко огорчался, когда вечером птицы отправлялись спать. Наибольшим расположением со стороны Скрипача пользовались чайки, ворон он недолюбливал за пронзительный ор, неопрятный вид и, главное, за неумение красиво летать. Наблюдая за стаей чаек, живущей на мусорных монбланах, Скрипач приходил в возбуждение – нечленораздельно вскрикивал, размахивал руками, подпрыгивал. Казалось, он и сам бы полетел за стаей, если бы мог. Но некому, совершенно некому было понять эти чувства и оценить эти порывы. Максимум, что говорили водители, когда видели безумный танец, «Скрипач бесится».