Утро в раю (очерки нашей жизни)
Шрифт:
— Так Эдька ж её любит! Говорит, если Светка уедет, повесится.
— Так и повесится? — усомнился я.
— Он не шутит, — вздохнул Рудольф. — Я его знаю. А ещё Светка его к себе не подпускает. То есть, полный абзац с прицепом.
— А старший как, — спрашиваю, — у него ведь тоже жена русская?
— У того всё о'кей. Его Маруся работу нашла, российский диплом о высшем образовании ей подтвердили, по-немецки шпрехает на единицу с плюсом (в переводе на российскую систему — пять с плюсом. — А. Ф.). Детишки тоже молодцом. А вот младший меня в гроб вгонит. Что делать — не знаю. Подскажи.
— Ситуация традиционная, — отвечаю. — Подобное случалось
— Как это? — не понял Рудольф.
— Очень просто. Сегодня же пакуем её вещички, приобретаем билет и, как говорится, к родным берёзкам с песнями.
— А Эдик? С ним что будет?
— Ничего. Через пятнадцать дней ваша Светка обратно попросится. Гарантирую.
— Не верю.
— Человек так устроен, что к хорошему он быстро привыкает, а к очень хорошему — моментально. И кажется ему, будто везде так. В смысле, что автомобилист пропускает прохожего, а не старается его сбить, что людям платят зарплату и в срок переводят пенсию, что в магазинах всё есть и по доступной цене, что в кафе ты не отравишься и все вокруг тебе вроде как рады, то есть улыбаются.
— С Эдиком поговоришь? — вздохнул Рудольф.
— Запросто, подавай мне его, — успокоил я друга.
Через неделю нагруженная подарками родне и собственными вещами Светлана отбыла в Россию.
Провожали её на вокзале Виктор с женой и две подруги по переселенческому общежитию. Светлана была возбуждена, обещала прислать фотографии, говорила, что земля, вообще-то, круглая и наверняка они ещё увидятся. Остальные тоже улыбались, а женщины, как показалось Виктору, даже немного ей завидовали. Ну а потом события развивались даже быстрее, чем я предполагал.
Первый раз Светлана позвонила из Бреста. Спросив, как у Эдуарда дела, поинтересовалась, не хочет ли он присоединиться и тоже навестить её родителей. К счастью, в этот момент я был рядом, и Эдик, потерявший на некоторое время дар речи, промямлил, что, вообще-то, он работает и вот так сразу ехать к Светиным родителям не готов.
Следующий звонок последовал уже из Москвы. Здесь Светлана должна была пересесть на поезд, следующий в Астрахань, с остановкой в городке Ртищево, где жили её родители, но делать она это категорически расхотела.
«Я люблю тебя, Эдик! — закричала она в трубку. — Я много думала, и я всё поняла. Я не могу без тебя. Я готова возвратиться в Германию, даже не заезжая к родителям. Эдик, ты меня слышишь?!»
Эдик её слышал, но ничего не понимал. Признаться, даже я, когда он мне это пересказал, удивился столь стремительной смене Светиных приоритетов.
— Что мне делать? — спросил Эдик. — Я ведь её люблю.
— Году эдак в 1985-м, когда поездка в Польшу была праздником, а в Югославию — несбыточной мечтой, — ответил я, — дочка моей приятельницы Эллы Шаль поехала по приглашению родственников в ФРГ. Было ей тогда лет 15. Естественно, никто из нас, включая Эллу, на Западе никогда не был, и всем нам было очень интересно, как там живут люди. Поэтому когда она возвратилась, мы, распираемые любопытством, решили устроить что-то вроде пресс-конференции, которую поручили вести мне. И вот я её спросил: «Скажи, что тебя более всего поразило в Германии?». Она, подумав, ответила: «Грязь и хамство носильщиков на Белорусском вокзале». Ты понял, Эдуард?
— Не совсем. Белорусский вокзал ведь в Москве.
— Правильно. Именно он её и поразил, когда она возвратилась. А вот в Германии её ничего особо не поразило.
Здесь всё показалось ей
— Да, там сейчас, особенно в маленьких городках, тяжко, — согласился Эдуард. — Поэтому я хочу, чтобы Светка возвратилась. Мне жалко её.
— Нет, — сказал я. — Она должна пожить в своём Ртищеве. Непременно.
— Ну, хорошо, — вздохнул Эдик, — только я всё равно её люблю.
Прошли годы. У Эдуарда и Светланы подрастают трое чудных ребятишек: две девочки и мальчик. Живут они душа в душу, но в Россию Света больше никогда не ездила и вообще о ней старается меньше говорить. А вот Эдуард время от времени навещает тестя с тёщей. К примеру, недавно, когда сопровождал гуманитарный груз, собранный Евангелическо-лютеранской церковью Германии. «Мы — немцы, они — русские, — говорит он. — Мы обязательно должны дружить, но жить по своим обычаям и в своих домах. А моя Света, — счастливо улыбается он, — теперь в нашем роду самая главная немка. Но мне это неважно. Я её не за это люблю».
2010 г.
Полная… Гваделупа
Кто такие российские немцы? О чём они мечтают? Что их объединяет? Поехали бы они в немецкую республику в случае её восстановления? Как правильно называть немцев, проживающих в России? Являются ли они самостоятельным народом? Эти и ещё 70 схожих по тематике вопросов стали основой общероссийского этносоциологического мониторинга, проведённого в прошлом году Международной ассоциацией исследователей истории и культуры российских немцев совместно с Международным союзом немецкой культуры по заказу Министерства регионального развития РФ и Министерства внутренних дел ФРГ.
В ходе мониторинга, результаты которого обобщены в марте 2010 года, было опрошено 1500 российских немцев, проживающих во всех федеральных округах РФ. Одним из главных итогов этого исследования можно считать то, что тема восстановления Немецкой республики на Волге для российских немцев по-прежнему актуальна. Так, более 86 % респондентов знают о том, что до 1941 года существовала АССР немцев Поволжья. При этом две трети респондентов относятся к идее её восстановления положительно и только 9 % — отрицательно. В случае восстановления в республику готово переехать 21,7 % опрошенных, 40,1 % не хотят туда переезжать, а 38,2 % ещё не уверены, какое решение примут.
По мнению участвовавшего в мониторинге эксперта в области этносоциологии Владислава Курске, «очевидное несоответствие между желанием восстановить автономию и неготовностью туда переехать объясняется стремлением к исторической справедливости и неясностью перспектив этнокультурного развития немецкого народа в местах нынешнего проживания». Он также отметил следующее: «22-процентный миграционный потенциал — довольно высокий показатель. К примеру, о желании переехать в Германию заявило менее 19 процентов респондентов, что свидетельствует о том, что Поволжье сохраняет свою значимость и притягательность как „историческая колыбель“ российских немцев, воспринимается ими как родина и альтернатива выезду в ФРГ». Если говорить в абсолютных числах, то возможных мигрантов, как сказал господин Курске, может быть более 120 000 человек. «Этого вполне достаточно для обретения регионом ярко выраженного „немецкого элемента“ в структуре населения и культурном облике».