Утро. Ветер. Дороги
Шрифт:
Глава вторая
ДАН И ЕГО МАМА
Даниил Добин. Дан, Даня, Данилушка… Непонятное у меня к нему отношение. Все-все, даже он сам, думают, что я в него влюблена. Но я-то знаю, что это совсем не так. Я часто думала об этом. Я люблю в нем личность — неповторимую и ни на кого не похожую. Верю, что для чего-то существует в нем эта яркая индивидуальность.
Какая-нибудь девушка полюбит его за внешние качества и станет его женой. Будет очень грустно, если она не разрешит нам дружить.
Конечно, если бы Дан женился на Геленке, то
А когда я полюблю (я уже знаю, какого бы человека я могла полюбить), я буду горько разочарована, если не найду в нем яркой и своеобразной личности.
Ведь я не сказала ему ни слова и видела только однажды. Не слышала его голоса, не знаю, кто он — ни профессии, ни имени. Может, я никогда больше не встречу его — Москва так велика. Но я знаю, что могла бы полюбить только такого человека.
Время от времени кто-нибудь из ребят начинает «ухаживать» за мной, но скоро разочаровывается и, назвав меня недотрогой, находит другую девушку.
— Нечего было и пытаться, — говорят ему в утешение, — всем известно, что Владя безнадежно влюблена в Дана Добина, моряка.
Знали бы они, что я уже полгода ищу в уличных толпах безыменное лицо, виденное однажды.
…Шли выпускные экзамены. Я взяла с собой учебник физики и, позавтракав вместе с папой в шесть утра, отправилась в ботанический сад. Было желтое и розовое утро начала июня. До чего же ярка и свежа была листва, а травы пахли горьковато и пряно, на них еще и роса не просохла. Пустынны влажные песчаные дорожки. Я села на полосатой скамейке и, довольная — так хорошо и никто не мешает, — принялась усердно за физику.
Я прочла страницы две, когда услышала шаги. По аллее медленно шел молодой человек. Мне показалось, что он чем-то огорчен. Чтобы проверить впечатление, я взглянула на него повнимательнее. И — словно отпечатался он в моей памяти навсегда. Никогда так со мною не случалось.
Он не был красив, как, например, Дан: не широкоплеч, не высок. Мне даже показалось вначале, что он ниже среднего роста, но нет, именно среднего. Наверное, чуть выше меня. Худощавый, стройный (наверняка занимается спортом), походка четкая и непринужденная. Одет в серые лавсановые брюки, серую шелковую шведку, на ногах сандалеты.
Вдруг на аллею перед ним выскочила белка. Незнакомец, остановился, пошарил в карманах и, присев на корточки, стал кормить белку хлебом.
Я очень удивилась. Правда, белки в ботаническом саду довольно ручные, но не настолько, чтобы есть прямо из рук. Скормив весь хлеб, он поднялся и пошел дальше. Мы встретились с ним взглядом, и оба невольно улыбнулись — улыбка относилась к белке, которая, позавтракав, деловито побежала по дереву вверх.
Вот тогда я и разглядела его лицо: узкое, с резкими чертами, загорелое. Блестящие каштановые волосы подстрижены чисто и коротко (не так уж коротко, но на фоне патлатых и длинноволосых…),
В тем, как он улыбнулся мне, наблюдавшей за ним и за белочкой, было что-то хорошее, простодушное, по-мальчишески застенчивое и угловатое, и все-таки опять показалось мне: взгляд его не соответствовал ни общему облику, ни улыбке — слишком проницателен и серьезен…
Вот и все. Он прошел мимо, больше я его не видела, но не забыла. Может, и к лучшему, что мы больше не встретились: я бы его полюбила. А он, наверное, нет: было бы слишком чудесное совпадение…
Да и за что он полюбил бы меня? Ни красотой, ни особым умом не отличаюсь. Даже в университет не попала.
Может, он уже и женат. Ему на вид лет двадцать пять. И все-таки он красив. Только красота у него не как у Дана — не броская, ее разглядеть надо, прочувствовать, понять. По-моему, он незаурядный человек…
Ох как глупо, один ведь раз всего и видела…
Передо мной на столе лежат письма Дана и моих одноклассников. Мне многие пишут. У нас был очень дружный класс — наш «Б». Мы еще в девятом классе решили никогда в жизни не терять друг друга из виду, переписываться, помогать в беде, а я должна быть вроде связной.
Дан — не одноклассник. Я была еще в четвертом, когда он появился в седьмом «А»—крепкий, живой, сероглазый мальчишка, насупленный, сердитый, словно не в духе. Я одна знала, что он сын Марии Даниловны Добиной, которая жила этажом ниже, под нами, и когда-то меня частенько нянчила.
В перемену мальчишки полюбопытствовали:
— Ты что, с левой ноги встал, такой сердитый?
— Откуда ты взялся?
Не знаю, что Дан им ответил, но они подрались, и Дан разбил носы им обоим. Один перенес это стоически, другой же плакал и вытирал кровь рукавом школьной формы.
Появилась возмущенная директор школы.
— У нас не дерутся, — сказала она. — Плохо ты начинаешь, Добин.
— Разве у вас одни девчонки? — спросил новичок и снисходительно взглянул на плачущего.
— В нашей школе мальчишки дрались, — пояснил он, — но не ревели и не фискалили. Правда, у нас директор мужчина, и среди учителей тоже были мужчины… А здесь…
— Ты должен попросить у ребят извинения, — потребовала директор.
— Ладно, чего уж там, — добродушно буркнул Добин. — Извините, ребята, я ведь не знал, что вы не умеете драться. Ничего, я вас научу, и тогда, может, вы меня поколотите.
Директор пришла в ужас. А. семиклассник сквозь слезы засмеялся вместе с окружившими их школьниками.
Я была в восторге. И не только я. Все его сразу полюбили.
Даниил Добин научил мальчишек драться. А также не плакать из-за синяков и не жаловаться. Девчонок он не трогал. Только меня догнал как-то на улице и сказал:
— Не смей пялить на меня глаза, пигалица, а то я тебя вздую. Честное слово!
— Разве я пялю? — удивилась я.
— В том-то и дело, — мрачно подтвердил Дан, — ребята уже смеются.