Утро. Ветер. Дороги
Шрифт:
— По-моему, она уже все тебе рассказала, — вздохнула я и увидела Наташу.
Она помогла мне застегнуть белый халат и повела куда-то вверх по лестнице. Моя милая подруга, которую я совсем редко стала видеть. Худенькая, стройная, большеглазая, в белом халате и белой косынке. Нянечка!
— Множественные ранения живота и грудной клетки, — тихонечко говорила Наташа, взяв меня под руку. — У нее шок, но… она в полном сознании, и вообще… у нее шок протекает не так, как у других. Ты увидишь.
Наташа наскоро сообщила следующее. Покушение на убийство
Полчаса спустя ее увидели в луже крови девушки из общежития и сначала сочли мертвой. Но «скорая помощь» обнаружила признаки жизни.
Оперировал Зину профессор Гусев. Он же приказал послать за Рябининым.
Когда Зина пришла в себя, возле нее сидел отец. Он был очень бледен. Что он передумал за эти часы возле изувеченной дочери, знает лишь он один.
После дядя мне рассказывал, что отнюдь не склонный сочувствовать Рябинину, он сказал ему напрямик, что если его дочь и выживет, то работать она вряд ли сможет и за ней потребуется уход. Изрезана она зверски, «подлатать» ее было крайне трудно, а сделать ее теперь здоровой практически невозможно. Но шансов, что она выживет, ничтожно мало.
Хотя Зина была очень слаба, узнав отца, она заплакала и потянулась к нему. Рябинин наклонился и поцеловал ее.
Зина лежала в отдельной палате. Ухаживала за ней Наташа.
Если может быть, что человек в таком состоянии способен чувствовать себя счастливым, то это как раз произошло с Зиной. По словам Наташи, она была очень счастлива: ее отец с ней, он расстроен из-за нее, значит, еще ее любит, Никаких Геленок, он только с ней, хотя бы эти последние часы Зинки на земле. (Почему-то она знала, что умрет!) Зина мужественно переносила невероятные страдания, лишь бы отец был с нею, хоть теперь, перед смертью. Зина просила узнать у профессора: сколько она еще протянет? Хорошо бы еще дня два или три…
— Что ты, Зина. Еще поправишься! — успокоила ее Наташа.
Зина строго покачала головой.
— Я ведь знаю, зачем обманывать, ты только узнай сколько?
Ей казалось, что два дня с отцом — и никто им не мешает — такое счастье, что с лихвой оплатит страдания.
Но… или он устал, или неотложные дела его призывали, не знаю, но он не разделял этого восторга примирения. И наблюдательная Зина скоро поняла это.
Наташа принесла больной холодный клюквенный напиток (Зину мучила жажда), поправила постель, подушки. Рябинин, стараясь сделать это незаметно, скосил глаза на свои часы… И Зина увидела. Ее охватило отчаяние. Она начала метаться, плакать, гнать отца к его Геленкам. Наташа позвала врача. Пришел профессор Гусев. Зину стали успокаивать, — хотели сделать укол, она отшвырнула шприц.
Сконфуженный Рябинин разводил руками. Зину кое-как успокоили.
— Профессор… Пусть он уйдет. Пусть уходит… Пожалуйста, позовите Владю. А его не пускайте ко мне. Он мне не отец.
Зина горько плакала. Рябинина попросили удалиться, чтобы не волновать больную. Зина все звала меня. Тогда послали за мной. Разрешили остаться до конца… потому что теперь: конец был неизбежен. Зина! Неужели это Зина Рябинина? Огромные лихорадочные глаза. Черты лица заострены. Кожа пепельно-серого цвета. Рот распух и воспалился от жара. Под легкой рубашкой бинты. Всюду бинты.
— Зина! Зиночка!
Слезы хлынули у меня ручьем, хоть Наташа строго предупреждала меня «не показывать вида». Я села на табуретку у кровати, склонилась над ее левой рукой — единственное, что у нее было не изрезано, и плакала, плакала, как никогда в жизни.
Я знала ее маленькую в детском садике, потом в школе — и это была одна Зина. Знала в тяжелые ее дни, когда она, чтобы досадить отцу, губила себя, — это была другая Зина. И только она стала третьей — серьезной, хорошей, доброй, но еще незнакомой, неузнанной, как ее убили…
Прошлое не выпускало ее из своих рук — вот почему я плавала. Пока я возилась с трусливым, податливым, ничтожным Зомби, отпаивала его после снотворного кофе и везла на Петровку, Зина Рябинина одиноко и мужественно выходила навстречу своей судьбе. Лучше бы я была возле нее.
Я вдруг поняла, что как это ни странно, но хулиганку Зинку я все-таки любила больше чистой, как горный лед, воспитанной и одаренной Геленки. Грудь моя разрывалась от рыданий.
— Перестань, — прошептала Зина, — Владя!
Я подняла на нее залитое слезами лицо. Она удовлетворенно улыбалась.
— Я знала, что ты обо мне поплачешь, — сказала она.
У нее уже изменился голос: стал глухим и низким. Я продолжала плакать, но уже тише, слезы попадали в рот соленые, как морская вода.
Немного погодя Зина сказала:
— Спасибо, Владя. Мне уж так надо было, чтобы кто-нибудь обо мне поплакал…
Зина в изнеможении закрыла глаза.
Потянулись долгие мучительные часы — очень долгие и очень мучительные. У Зины было крепкое, здоровое сердце, не задетое ножом преступника, и оно не хотело переставать биться. У нее был здоровый юный мозг, и он не хотел давать команду о прекращении борьбы… Он давал команду бороться, хотя тело умирало.
Врачи делали все, чтобы спасти Зину. Дядя Александр съездил домой и опять вернулся в клинику. Новокаиновая блокада, переливание крови, вливание противошокового раствора, капельные вливания растворов и крови. Когда Зина начинала задыхаться — кислород, глюкозу, инсулин, какие-то еще лекарства и уколы. Измучили они ее, но я понимала: надо было бороться до конца.
Зина лежала словно без сознания, закрыв глаза, стиснув зубы — дыхание вырывалось со свистом, серое лицо искажено страданием, но время от времени она открывала гласа, чтоб взглянуть, здесь ли я.