Утро. Ветер. Дороги
Шрифт:
Я вскочила как ошпаренная и бросилась к ближайшему телефону. Только бы Ефим Иванович был у себя!
Мне даже легче стало от одного его голоса, такого спокойного и уверенного. Говорила я сбивчиво, он понял, что я смертельно напугана, и велел сейчас же ехать к нему.
Через сорок минут я сидела в его кабинете.
Ефим Иванович серьезно, очень серьезно прочел письмо.
Медленно положил его на стол, поднялся и, обойдя стол, погладил меня по голове.
— Не бойся, Владя. Ничего они ему не сделают. Примем меры. Это хорошо, что ты принесла письмо
Он сел в другое кресло, напротив меня.
— Видишь ли, Владя, ты выходишь замуж за работника уголовного розыска. Бояться за мужа тебе придется каждый день. Все наши жены боятся. Такая работа. Поняла? Выходя замуж за Ермака, ты берешь себе в придачу к счастью постоянную тревогу. Ничего уж тут не поделаешь. Вот так. Письмо оставь мне.
— Может, это… розыгрыш?
— Не знаю.
Он вызвал по телефону Ермака и до его прихода расспрашивал, где мы будем жить, почему меняем квартиру. Я успокоилась и объяснила ему, как все получилось. Это папа попросил Ермака поменяться. Причин у отца было несколько. Во-первых, если мама не сможет работать на периферии… ну, если ей станет хуже, куда она вернется? Не в квартиру же, где вторая жена. А к дочери она всегда сможет приехать, и ее ждет прежняя комната.
Во-вторых, Шуре удобнее рядом с Мосфильмом. Может чаще забегать домой.
Я не сказала об этом Бурлакову, но папа еще думал о том, что у нас с Ермаком будут дети. Он знал, что я всегда мечтала о большой, дружной, веселой семье.
Ермак очень удивился, увидев меня в кабинете начальника.
— Что-нибудь случилось, Владя? — спросил он испуганно. Ефим Иванович дал прочесть ему письмо. Ермак прочел и улыбнулся мне.
— А ты испугалась за меня, глупышка? Мне уже года два грозят. Понятно. Кое-кому не по вкусу, что я перехватываю у них кадры.
— Но они грозятся убить?
— Такая уж у меня работа, Владенька. Ефим Иванович, я сейчас располагаю временем… Можно ее проводить?
— Иди, пожалуйста. Ты до завтра свободен. Успокой ее. Когда свадьба-то?
— В будущую субботу, — ответили мы вместе.
— Значит, в субботу гуляем. Будем кричать: «Горько!» Мы простились и вышли в коридор.
— Давай поедем к тем соснам… Нашим соснам. Мы ни разу с тех пор там не были, — предложил Ермак.
Я с радостью согласилась. Мы пообедали в буфете угрозыска. Сотрудники с любопытством поглядывали на меня. Все знали, что Ермак женится на работнице завода приборостроения.
Я рассказала Ермаку, что папу посылают в Англию на ярмарку, со «сборочным центром».
— Ярмарка вряд ли его обрадует, — покачал головой Ермак, — но побывать в Англии ему, наверно, будет интересно!
— Страна Диккенса, — заметила я.
— Она уже давно не страна Диккенса — ничего похожего.
— Ну, страна Пристли, Кронина, Чарлза Сноу, Айрис Мердок, Грэм Грина…
— Да, почему-то мы всегда судим о стране по ее писателям, — задумчиво сказал Ермак.
Мы долго бродили среди высоких, бронзовых сосен. Я не выпускала руки Ермака, сжимала ее все сильнее и сильнее.
Если с ним что-нибудь случится, я не
Непонятно, почему я до этого письма не боялась? Наверное, потому, что, рассказывая о своей работе, Ермак никогда не упоминал о тех опасностях, которым он подвергался. О себе он говорил вообще меньше всего. Рассказывал о разных мальчишках и девчонках, которым очень трудно (их потому и зовут трудными) и которым надо помочь. Вот он и ломал голову, как им помочь, как их вовремя отвлечь от всяких морлоков, несущих растление и гибель таким, как Зина Рябинина или Валерий Шутов… Зомби еще не был осужден — ждал суда. Убийцу Зины поймали. Он был исполнителем. Подлинным убийцей был Морлок.
— Не тревожься, Владя, смотри веселее! Ну! — укоризненно сказал мне Ермак.
— Всегда теперь буду за тебя бояться! — воскликнула я, останавливаясь и обнимая его за шею. — Какие-то темные морлоки… Зачем они? Ведь от них только зло людям.
Мы поднялись на холм, откуда было видно далеко, и там решили отдохнуть. Ермак растянулся на траве, а я села рядом.
Шумели сосны на ветру, высоко в небе плыли белые кучевые облака с густыми синими тенями. Впереди голубели подмосковные леса — до самого горизонта.
А Ермак говорил о том, как он меня любит, и как хорошо жить на свете, и какая долгая впереди жизнь.
— В двухтысячном, — сказал Ермак, — мы будем еще молодые. Тебе, Владька, сорок лет, а я буду чуть старше твоего отца. Еще работать и работать. Скажи мне… жена моя, ты любишь людей?
— Я буду учиться любить их на деле, не на словах.
…Мы приехали сюда еще раз в ясный осенний день и бродили вдвоем до вечера — муж и жена. Я была очень счастлива! Радость пребывала со мной. Единственно, что омрачало мое счастье, — это вечный страх, что я могу потерять моего мужа.
К нам скоро приезжают сестра Ермака Ата, а с ней Виктория Александровна, ее свекровь, заменившая в трудном детстве Ермака и Аты родную мать. Мы отведем им папину комнату. Мне очень хочется узнать их поближе.
Санди пишет, что скоро вернется из плавания (вы помните, он — океанолог) и тоже заявится к нам. Он будет работать в Московском океанографическом институте.
Мама пишет мне письма. Она довольна своей работой. Ее крайне поразило, что папу командировали в Лондон. «Простой рабочий, и вдруг — в Англию…»
Я надеялась, что мама после стольких потрясений многое передумает, но, кажется, она так никогда ничего и не поймет.
Папа пишет длинные письма мне и Шуре. Ему до чертиков надоела ярмарка, где он дает объяснения всяким фирмам, что есть «сборочный центр».
В Лондон он уехал сразу после нашей свадьбы. На свадьбе было очень весело. Пришли все мои подруги, Ермаковы друзья, вся наша бригада в полном составе и, разумеется, Мария Даниловна. Жаль, что Даниил не пришел: не мог себя пересилить. Я уж потом- радовалась за него, что он не пришел: слишком часто кричали «горько». Ему было бы действительно горько, а мне при нем было бы неловко целоваться с Ермаком.