Увечный бог
Шрифт:
Невыразительное ее лицо истерзано солнцем, покрыто ожогами и трещинами. Она потеряла вес, став угловатой и морщинистой. Но она стоит, выдерживая множество взглядов, нарастающий жар ненависти - ведь все их желания отвергнуты, на все надежды отвечали лишь молчанием.
Появились Т'лан Имассы. Держа в высохших руках оружие из камня, двинулись к Таворе.
Блистиг оскалился: - Телохранители, сука? Смогут они убить всех? Мы тебя достанем. Обещаю.
Адъюнкт молча смотрела на него.
"Прошу,
Боги подлые, скажи хоть что-то!"
Адъюнкт неловко повернулась к Скрипачу, потом спросила Рутана Гудда: - Капитан.
– Голос был хриплым карканьем.
– Где Икариас?
– На юг и восток от нас, Адъюнкт. Девять - десять дней.
– А прямо на восток? Где край пустыни?
Он вцепился пальцами в бороду, потряс головой.
– Еще десять или двенадцать дней, если мы пойдем по дну этой низины, как делали вчера.
– Есть ли вода за пустыней, капитан? На равнине Элан?
– Немного, готов поклясться. Так рассказали дети.
Тавора поглядела на Т'лан Имассов.
– Сможете найти нам воду, Берок, на той равнине?
Один из неупокоенных поднял голову: - Адъюнкт, мы будем под влиянием Аграст Корвалайна. Дело возможное, хотя трудное, и усилия наши заметят. Спрятаться не удастся.
– Понимаю. Спасибо, Берок.
"Она еще думает, что мы сможем. Десять дней! Разум потеряла?"
Блистиг засмеялся - звук, словно у него разорвалось горло: - Мы шли за безумной бабой. Куда же еще она могла нас привести?!
Лостара не понимала, где Блистиг находит энергию для гнева, но он воздел руки и закричал: - Малазане! Она ничего нам не дала! Мы просили, мы молили! Во имя солдат, во имя каждого из вас - МЫ МОЛИЛИ ЕЕ!
– Он повернулся к армии.
– Вы нас видели! Мы ходили в шатер, и все вопросы она бросала обратно, плевала нам в лица! Наши страхи, наши заботы - мы знали, что пустыня непроходима, но она пренебрегла!
Перед ним стояли ряды, и ни звука не доносилось из них.
Блистиг плюнул, подскочил к Адъюнкту.
– Что это за сила? В тебе, женщина? Почему они умирают без ропота?
Добряк, Ребенд, Сорт и Скенроу подошли ближе; Лостара понимала - Блистиг не доберется до Таворы, даже Т'лан Имассы не понадобятся. Но офицеры сами смотрели на Адъюнкта, в глазах тоска и жажда.
Никто не смог бы выдержать этого, даже бог пал бы на колени. Но Адъюнкт стояла.
– Банашар, - сказала она.
Бывший жрец
– Капитан, ваш мешок.
Она нахмурилась.
– Что?
– Можно взять вещмешок, капитан?
Хенар помог снять мешок с плеч. Они бросили его на почву.
Встав на колени, Банашар развязал ремешки.
– Она решила, что вы сильней всех, - бормотал он.
– Дар бога? Может быть. О, - он поднял глаза, - может, вы просто упрямее всех.
Откинув выгоревший клапан, он порылся внутри. Вытащил маленький деревянный ящичек.
Лостара вздохнула.
– Это не...
– Вы были рядом, - сказал Банашар.
– Мы знали, что вы справитесь.
Он с трудом начал вставать и кивнул, когда Лостара помогла. Медленно пошел к Адъюнкту.
В памяти Лостары воспоминание... Тронный зал. Цеда. Король... "жалуется, что за мелкий дар - кинжал. Но что ответил Цеда? Суровая необходимость..."
Банашар открыл крышку. Адъюнкт вытащила кинжал. Подняла перед собой.
"Требуется пролить кровь. Иногда нужна кровь..."
Тавора поглядела на нее. Лостара поняла, что произнесла эти слова вслух.
Банашар сказал: - Адъюнкт, королевский волшебник...
– Старший Бог. Да.
– Тавора долго изучала нож, а потом не спеша подняла голову. Окинула взглядом всех. И что-то мелькнуло на ее лице, на этой сожженной невыразительной маске. Трещина, ведущая к... к такой боли. А потом всё пропало. Лостара гадала, не привиделось ли ей, не вообразила ли она всё это. "Она то, что мы видим. А видим мы немногое".
Банашар произнес: - Ваша кровь, Адъюнкт.
Лостара увидела: Скрипач за спиной Таворы отворачивается, словно ему стыдно.
Адъюнкт смотрела на всех них. Лостара вдруг оказалась рядом с Таворой - когда она перешла? Непонятно... Все взоры устремлены на Адъюнкта. Она видит кривящиеся губы, блеск необоримой нужды в глазах.
И Тавора Паран сказала, стоя рядом с ней, и голос ее был скрежетом камней: - НЕУЖЕЛИ ВЫ ТАК И НЕ НАПИЛИСЬ?
Скрипач различил звуки музыки, полные такого горя, что душа его была сокрушена. Он не пожелал оборачиваться, не пожелал увидеть. Но ощутил, когда она взяла клинок и глубоко вонзила в руку. Ему казалось: это его собственная рука. Кровь сверкала на простом железном лезвии, заливала чуть видимую, плывущую гравировку. Он видел всё глазами разума - не было нужды поднимать голову, глядеть, как они стоят, глядеть на жажду и отверстую рану, готовую утолить жажду.
Затем Адъюнкт упала на колени под гнетом тишины слишком великой, чтобы ее осознать. Хлынула кровь.