Увидеть свет
Шрифт:
— Почему? Я ведь никого не убивал, — его раздражало то, что он не до конца понимает мотивы других людей, и спросить у Мадлен было лучшим вариантом. — Почему вдруг?
— Ты всегда был потрясающе глуп в этих аспектах. Чем громче дело, тем больше они снимут сливок, Доминик. А если убийцей окажется кто-то вроде тебя, фигура публичная, таинственная и словно стоящая в стороне, это будет выгодно всем — прессе, федералам, несчастной полиции, которая столкнулась с кем-то, кто им точно не по зубам. Крупная жертва — то, что они любят. Твоя же проблема в том, что ты ещё и не сумеешь защититься.
—
— Да уж, точное сравнение.
— Зачем ты следишь за этим? Зачем сообщаешь мне? — теперь ему хотелось просчитать и её мотив.
— Потому что всё ещё люблю тебя. Этого тебе тоже не понять, — и она бросила трубку.
Может быть, у неё не нашлось сил продолжать разговор, а может, это была всего лишь извечная привычка. Но Доминик на этот раз всё же почувствовал себя прерванным на полуслове, хотя и не собирался что-то говорить.
В любом случае, он был выжат до дна. Плод его трудов прекрасен и с утренним светом, поэтому можно было отправляться готовить ланч.
Доминик сделал фотографию картины на мобильный и переслал Алексу, ничего не объясняя. Пусть сам выскажется первым. Эта маленькая игра, тоже походившая на ритуал, немного успокоила ему нервы.
***
Ближе к вечеру Доминик вспомнил о том, что необходимо позвонить Эдгару. Он должен был быть в курсе, о чём именно говорила Мадлен. Если, конечно, она не придумала. Раньше он не замечал за ней лжи, но иногда — он это знал точно — она могла недорассказать, утаить или же просто передёрнуть.
Однако набирать знакомый номер Доминик не спешил, внезапно поймав себя на мысли, что боится беседы. Странное ощущение, почти иррациональное, точно он опасался узнать совершенно невероятную правду. Будто бы Эдгар мог сказать ему: «На самом деле я уверен, что это ты». И в миг произнесения эти слова немыслимым образом стали бы истиной.
Доминик в который уже раз решил, что больше не жаждет ассоциировать себя с «первым». Даже прозывая его Творцом, он не хотел теперь проникать в него глубже. Но, наверное, было поздно, потому что эта бездна оказалась схожа с зыбучим песком. Она готовилась поглотить его целиком. Проглотить и превратить в самое себя.
Он всё же позвонил. Эдгар ответил не сразу, и голос у него был озабоченным:
— Доминик? Что-то стряслось?
Так уж получалось, но с Риком он действительно общался куда чаще. И Эдгар хорошо это знал. Возможно, именно поэтому расценил звонок как тревожный.
— Хотел спросить у тебя, о каком психологическом портрете идёт речь в новостях. Я не видел подробностей, — Доминик потёр переносицу, соображая, стоит ли упоминать Мадлен.
— Я могу выслать тебе файл, — задумчиво произнёс Эдгар, точно взвешивая собственные возможности. — Это, конечно, будет не финальная версия, а всего лишь наработки… Но этого, полагаю, достаточно…
— Ты что-то скрываешь? — играть Доминик не желал. Он чувствовал, что готов сорваться, если тотчас же не поймёт, что происходит.
— Нет, ничего такого, — слишком поспешно ответил Эдгар. — Файл уже должен быть у тебя в почте.
— Хорошо, благодарю, — Доминик отключился. Разговор не принёс облегчения, а перечитывать выкладки Эдгара не хотелось. Вдруг
Забавно, что он всё время пытается сравнивать себя и убийцу с животным миром. Стоит и это отлить в картинах? Доминик почти нерешительно взглянул в сторону ноутбука. Как же смешно — пугливый олень, проверяющий e-mail, или волк, посещающий выставку… Чем не тема для мелких карикатур?..
Прежде чем обратиться к информации, присланной Эдгаром, Доминик заварил себе чай. На этот раз даже подчёркнуто размеренные действия не принесли желанного успокоения. Он слишком волновался, набирая пароль. Наверное, федералы уже отследили, а может, даже и взломали его почтовый ящик, знают обо всех сообщениях… И чёрт его разберёт, почему эти мысли столь настойчиво лезут в голову.
Текст выглядел немного бессвязным, очевидно, структурировать информацию Эдгар принялся только в финальном варианте. Доминик поначалу не замечал особенного сходства с собой, пока не прочёл фразу: «Этот человек, вероятнее всего, живёт один, имеет какое-то отношение к искусству, вряд ли привлекался хотя бы за что-то. Он осторожен, нелюдим, не хочет никакого общения. Скорее всего, склонен к маленьким ритуалам и привычкам. Довольно постоянен…»
Наверное, Мадлен именно это имела в виду? Но такой портрет ничего не доказывает, разве не так? Многие могут подойти под эти размытые описания.
Так и не отыскав ответ, Доминик оторвался от чтения и поднялся в студию. Усевшись напротив картины, он погрузился в размышления. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы за домом велась круглосуточная слежка, а убийца-творец наконец-то сделал свой ход.
Хотя если уж они нацелились исключительно на него…
Доминик отказывался признавать, но он никогда не понимал чужой мотивации. И теперь, пусть даже Мадлен прямо объяснила ему, как это может происходить, он всё равно не мог осознать до конца. Совершенно.
Раньше он позвонил бы Рику, который больше других помогал ему наладить связь с социумом, но сегодня разговор с ним казался почти невозможным. Доминик всё чаще задумывался, что стоит вовсе оборвать любые контакты, пока не ясно, кто на самом деле причастен к убийствам.
Жаль, что это было нереально.
Он снова посмотрел на картину и увидел вдруг, что этот образ был для него в том числе и продолжением диалога. Может быть, кто угодно объявит это глупым, но Доминик как-то сумел, пусть даже только внутри себя, говорить с убийцей-творцом. Задавать ему одни и те же вопросы — что есть красота, есть ли она в смерти, может ли прерывание чужой жизни стать искусством? Доминик читал, как они проступают в его картинах, как они проявляются в солнечном свете, выделяются из линий и форм.
Будут ли они заметны кому-то ещё? Опознает ли их адресат?
И какого чёрта он вообще взялся за этот разговор?!
***
Алекс позвонил часом позже, когда Доминик, более-менее умиротворённый собственной картиной, расположился в гостиной, намереваясь поймать хоть какой-нибудь выпуск новостей.
— Это гениально, — сказал он совершенно спокойно. — Ты открываешь очередной виток творчества?
— Всего лишь выражаю чувства, — и на Доминика вдруг навалилась смертельная усталость.