Увидеть свет
Шрифт:
Мешанина образов побудила его подняться в студию и излиться на холст цветовыми пятнами и геометрическими фигурами. Доминик редко выбирал именно такие формы, но когда в голове спорили друг с другом мифология и Библия, он не мог выразить сомнения иначе. Получившееся полотно он признал уродливым, но не решился уничтожить. Это был символ его ощущений, фотография его чувств и эмоций, и от картины, принявшей в себя столько муки, нельзя было избавиться так просто. В конце концов, она должна была понравиться критикам, давненько он не прикармливал этих падальщиков.
Отвернув новую работу в угол лицом, Доминик отправился в душ. Было уже поздно, он дописывал последние штрихи в обличающе ярком искусственном
Ему хотелось как можно скорее добраться до постели. Чёткий и размеренный режим трещал по швам, и это вызывало то гнев, то внезапное возбуждение, точно такое, как у детей, делающих то, что им обычно запрещают. И всё было новым. Может быть, убийца добивался именно такой реакции? Мечтал заставить других увидеть, что мир изменчив, прихотлив, преходящ наконец?.. Что преступать установленные порядки — это путь к иным вершинам?..
Вэйл долго стоял под холодной водой, надеясь, что она принесёт облегчение. Он придумал уже так много вариантов мотивов, словно выискивал подходящий, чтобы тоже попробовать. И если раньше он верил, будто понимает преступника, то сейчас стремился отвергнуть это предположение. Неужели всему виной Мадлен, её слова? Или же Доминик всего лишь запутался в себе? Он не мог дать ответов, а потому так отчаянно жаждал уснуть, уйти в те миры, где мысли будут терзать исключительно символами.
***
Заснуть сразу он не сумел, как ни старался, пришлось обратиться за помощью к снотворному, чего давненько не случалось. Возможно, это было странно, однако Доминик боялся умереть во сне. Ему казалось, что это похоже на утопление, только не лёгкие заполняются водой, а мозг заливают жуткие бесформенные видения, и оттого он не может больше функционировать. Удушье, вызванное вышедшими из-под контроля снами. Вэйл даже сотворил несколько работ на эту тему, втайне злорадствуя, когда никто из критиков не разгадал заложенного в полотнах образа. Но сегодня он старательно проигнорировал застарелую фобию, решив перетерпеть паническую атаку, которая неизменно следовала за принятием капсул препарата.
Он уже держал на ладони таблетки, собираясь с духом, когда завибрировал мобильный. Прежде Доминик никогда бы не поднял трубку — не то было время, не то настроение, да и не в его правилах — отвечать на звонки после одиннадцати. Сейчас же он почему-то знал — это очень важный звонок. Его нельзя пропустить, нельзя пойти на поводу собственного кодекса.
И он ответил, хотя звонили с неизвестного номера. Голос Рика, звучавший словно из другой реальности, показался Доминику по-настоящему жутким.
— Снова второй, — сказал тот отрывисто, но было ясно, что он имеет в виду. — Если бы ты только видел это вживую… Ты получишь фото, но, пожалуйста, не смотри их сразу. Это… не стоит смотреть на ночь. Прости, что тревожу так поздно.
— Я понял, — Доминик отправил капсулы обратно в баночку. Нет, бессонница была кстати.
Рик прислал фотографии уже через полчаса.
========== 9 ==========
Рассматривая вызывающие отторжение снимки, Доминик размышлял, чего может желать или добиваться «второй». Мысленно он называл его именно так, и не узнать его почерк было невозможно. На этот раз гротескную пародию, сложенную из человеческого тела, он угадал не так легко, но потом всё-таки припомнил. Этот этюд уже давно занимал место в галерее Анхелики — не потому что входил во все экспозиции, а всего лишь из-за того, что прекрасно вписывался в пустоту простенка в холле. Туда мало смотрели, там даже не было подсветки, но выбор показался Доминику гораздо более неприятным, чем очередное полотно с последней выставки. Убийца словно намекал, что присутствует рядом довольно долго. Приглядывается, выведал все укромные уголки.
Вэйл снова задумчиво перелистал снимки. Создавалось
Столько лет удерживаемый ритм, расписанный график теперь грозили превратиться в пыль, но ведь Доминик понимал, от чего защищался, выстраивая свою жизнь так чётко, что там не осталось пространства даже для Мадлен. Каждый ритуал, каждая особенность распорядка были ниточками, ведущими к социальному, к обществу. Это был его спокойный форт, позволяющий выглядеть столь же нормальным, как большинство действительно нормальных людей вокруг. Это была его раковина, защитный корпус, а он сам — слишком мягкотелый моллюск, чтобы существовать во внешней среде без неё, — будто выкарабкивался из осколков.
Но кто и когда нанёс удар?.. Кто сумел подкрасться и разрушить до основания славный замок, столь долго надёжно ему служивший?
Уже почти не обращая внимания на изображения, Доминик попытался сосредоточиться. Что на самом деле привело к такому плачевному результату? Что стало тем самым толчком, из-за которого он перестал доверять себе и принялся изменять заведённому порядку?
И осознание оказалось болезненным — всё таилось в понимании красоты.
Любое своё действие Доминик укладывал в схему этого понятия. Его восприятие каждого жизненного процесса сосредотачивалось в дуальном «красиво» и «некрасиво». И раньше любая категория легко оценивалась по этому признаку. Жизнь — была красивой, убийство — нет. Вот что пошатнулось, превратилось в иллюзию в тот день, когда Рик прислал первые фотографии. И до сих пор Вэйл не нашёл примирения с собой. Его точка зрения неуловимо изменилась, да так, что он не мог полностью принять её. Как странно было чувствовать, что он не в силах принять часть самого себя! Прежде ему не были присущи такие страдания.
Каждое столкновение с «первым» расшатывало его личную систему всё сильнее, и был только один плюс от «второго» — его «работы», его кровавые полотна не возбуждали в душе Доминика ровным счётом ничего, кроме гадливости. Вероятно, виной тому было не убийство, а именно воссоздание чужой идеи — тут Вэйл мог бы посомневаться, но ему сейчас достаточно было и того, что получалось отрицать красоту этих деяний.
Но первый… Нет, Доминик не звал его так.
Про себя он всё равно именовал его художником и творцом. Даже уловка с Мадлен не удалась до конца, из подсознания ли, из глубин души, но возникали именно эти названия. Творец преследовал высшую цель, и то, что он делал… Нельзя было ставить в один ряд с мерзким подражательством «второго». И потому снова приходилось возвращаться к дилемме красоты и уродства. А значит, опять находиться в мучительном подвешенном состоянии неопределённости, когда невозможно выяснить, где в этой системе сам Вэйл, какое место он мог бы выделить для себя и творчества, что вырывалось из его души. «Второй» со своим убогим плагиатом не сумел совершить такого с Домиником.
— Это очевидно, — сказал он, опуская крышку ноутбука. — Абсолютно.
Но если уж говорить начистоту, вокруг теперь не было ничего абсолютного или очевидного. Доминик блуждал в темноте и не видя дороги к свету. Он не мог отыскать свет даже в собственном творчестве. Наверное, нужно поскорее вернуть The Light домой! Может быть, полотно станет точкой отсчёта, восстановит душевное равновесие?.. Ведь оно не так давно казалось универсальным мерилом красоты.
Доминик будто бы лишился всякой опоры и тонул, тонул в беспощадной тьме, в чужом безумии, отталкивающем и мутном, но со дна вязкого мрака поднималось что-то ещё, огромное и страшное. И он не понимал, как выяснить, что же это такое, как не мог больше разобраться в себе.