Увядающая надежда
Шрифт:
Я почти не сплю. Моя рука беспокоит меня, и я не могу перестать думать о том, почему Тристан настаивает на том, чтобы спать в этой вызывающей клаустрофобию комнате. Я вздрагиваю, вспоминая, каким слабым он выглядел. Слабый солнечный свет проникает сквозь окна, когда я наконец засыпаю.
Глава 10
Тристан
Боль не проходит всю ночь, не давая мне уснуть, что не обязательно плохо. Я все равно стараюсь избегать сна, когда только могу. Боль пронзает мою спину. Я стискиваю зубы и сижу неподвижно. Я знал боль и похуже. Но она нет. Я напрягаю слух, пытаясь что-нибудь расслышать за тишиной, окружающей меня в кабине, за дверью. Мысль о том, что ей может быть больно, невыносима. Кто-то вроде нее никогда, никогда не должен знать боли. Я внимательно прислушиваюсь,
Конечно, одной из первых вещей, которые я узнал о ней от Мэгги, пожилой экономки Мура, было то, что Эйми не была такой хрупкой, как выглядела. Поскольку я регулярно отвозил Эйми в особняк и ждал ее часами, у Мэгги было достаточно времени, чтобы рассказывать мне истории.
Мэгги была няней Криса и Эйми с тех пор, как они были малышами. Она хорошо знала Эйми и сказала мне, что Эйми пережила тяжелый период, потеряв родителей перед поступлением в колледж. Она гордилась тем, что Эйми так хорошо справилась — что не превратилась в затворницу, а осталась доброй и теплой. Это прекрасно описывало Эйми. В первое Рождество, которое я провел на работе у Криса, я узнал, что Эйми покупает рождественские подарки для каждого сотрудника. Мэгги сказала мне, что Эйми спрашивала у всех совета, что мне купить, потому что я был новеньким. Но никто не мог помочь, так как я ни с кем не был близок.
Она купила мне рамку для фотографий. Она казалась неуверенной, когда отдавала ее мне, но я вежливо поблагодарил ее, испытывая благоговейный трепет оттого, что она пошла на такие хлопоты ради меня. На второй год она тоже купила мне рамку для фотографий — все еще выглядя неуверенной, когда протягивала ее мне, но у меня не хватило духу сказать ей, что мне нечем заполнить рамки. Воспоминания, которые я собрал за свои взрослые годы, не годились для хороших фотографий. В то первое Рождество я начал думать, что если бы я не был так безнадежен, если бы у меня могла быть женщина, я хотел бы, чтобы она была такой, как Эйми. Сильной. Доброй. И почему бы не признать это — я не лицемер — красивой. Я хотел бы, чтобы Эйми была моей.
С тех пор как мы здесь, это желание выросло в геометрической прогрессии. Я хотел позаботиться о ней и сделать ее счастливой так, как она того заслуживает. Я хотел бы начать все сначала с ней. Вместе мы бы создали достаточно прекрасных воспоминаний, чтобы заполнить те рамки, которые она мне подарила. Мои попытки держаться на расстоянии стали слабеть, потому что позволить ей проникнуть в мою голову превратилось в терапию. Каждая мелочь, которой я делюсь с ней, внезапно обретает новый, более яркий смысл. Терапия — неподходящее слово. Это зависимость. Опасная зависимость, потому что есть вещи, которые я никогда не хочу, чтобы она знала…
Я ударяю кулаком по сиденью, когда боль в спине достигает такого уровня, что просто стискивать зубы не помогает. Хороший момент для этого. Боль отрывает меня от моих мыслей. Мысли, которых у меня никогда не должно было быть.
Хотеть жену другого мужчины должно быть наказуемо по закону.
Невесту, напоминаю я себе. Еще не жена. Но это не делает мои мысли менее непростительным
Глава 11
Эйми
Когда я просыпаюсь, пятна на моей руке почти исчезли, но я не могу пошевелить пальцами — точнее, своей рукой. Я спешу в кабину пилотов и обнаруживаю, что Тристан уже проснулся. Он так слаб, что не может встать. Он смотрит на мою руку и мою окоченевшую кисть, и когда я говорю ему, что не могу ею пошевелить, он отвечает:
— Это пройдет; я уверен, что пауки не были ядовитыми. По крайней мере, не очень ядовитыми.
Я делаю храброе лицо и помогаю ему встать. Ему намного хуже меня. Он едва может ходить, и как только мы спускаемся по лестнице, он просит отдыха. На нем рубашка, и он не позволяет мне смотреть на его спину, вместо этого просит меня принести ему кучу палок, таких, какие мы использовали для забора и душа. Я бросаю кучу палок рядом с ним, и он начинает рубить одну своим
Учитывая положение солнца, должно быть, уже перевалило за полдень.
— Я поищу яйца и дрова для сигнального костра, — говорю я.
Он кивает, но ничего не говорит.
— Тебе больно?
— Нет. Прошлой ночью было больно, а теперь все онемело. Как будто нервы парализованы или что-то в этом роде, и я не могу двигаться самостоятельно.
Внезапно он хватается за левое плечо, морщась.
— Что не так? — спрашиваю я в тревоге.
— Просто судорога, — отвечает он, судорожно дыша, одной рукой ощупывая плечо. Не раздумывая, я кладу свою не онемевшую руку рядом с его рукой на плечо, осторожно сжимая, надеясь, что судорога пройдет. Через несколько секунд это происходит, и его дыхание становится ровным, но я продолжаю легкий массаж на случай, если судорога вернется. Я слишком поглощена своими собственными мыслями, чтобы понять, что его дыхание снова изменилось — оно стало быстрее, резче. Не потому, что судорога вернулась. Когда что-то, слишком похожее на стон, раздается в его груди, я замираю. Я отдергиваю руку так быстро, что мое собственное плечо слегка хрустит. Избегая взгляда Тристана, я говорю:
— Я пойду.
Я совершенно сбита с толку, пробираясь через лес, не зная, что делать с тем, что только что произошло.
Птица на дереве привлекает мое внимание. Я смотрю на дерево даже после того, как птица исчезает из виду. Я завидую деревьям, поднимающимся высоко-высоко над нами. Как будто они хотят поскрести небо, украсть кусочки облаков и солнечных лучей, спрятать их в густой листве, а затем обрушить их волнообразными каскадами на нас, принося свет в темноту под навесом. Некоторые формы жизни процветают без света: например, мох и папоротники. Но другие этого не делают, и они отчаянно пытаются дотянуться до полога и света за его пределами. Есть деревья, которые цепляются за другие деревья, обволакивая их, душа их в их борьбе за то, чтобы найти свет и спастись от удушающей тьмы. Я сочувствую им, хотя меня душит не только темнота. А рутина каждого дня, повторяющиеся задачи, необходимые для выживания. Они угрожают свести меня с ума. Я мечтаю посидеть в кресле и почитать хорошую книгу или газету. Три журнала в самолете были прочитаны от корки до корки несколько раз. Я запомнила каждое слово. Я прочитала все, начиная с технических книг по самолету и заканчивая случайными инструкциями, написанными на дверях, пока у меня не кончились тексты для чтения. В данный момент я была бы рада прочитать что-нибудь новое, даже инструкции по использованию туалетной бумаги. Все, что угодно, лишь бы покончить с повторяемостью.
День проходит как в тумане. Я устала и двигаюсь медленно. Найдя достаточно дров для ежедневного сигнального костра, я ищу яйца. Чтобы что-то найти, требуется в два раза больше времени, так как большинство гнезд находятся на более высоких деревьях, а я сегодня не могу забраться высоко со своей онемевшей рукой. Требуется некоторое время, чтобы найти гнездо, а в нем всего два яйца. Этого должно хватить. Тащусь обратно к самолету, в животе урчит, а солнце начинает садиться. Сначала я развожу сигнальный костер, а потом готовлю яйца. Онемение в моей руке почти прошло. Когда я подхожу к Тристану, у меня отвисает челюсть. Он не играл с бамбуковыми палочками. Он делал оружие. Несколько копий, стрел и два лука.
— Я должен был сделать это некоторое время назад, но у нас было столько дел, у меня никогда не было времени. Изготовление хорошего лука занимает много времени, но эти прочные. Теперь должно быть легче добывать еду.
— Нужно исключительно хорошо целиться, чтобы попасть во что-нибудь из лука и стрел, — говорю я, поднимая бровь.
— Я хорошо целюсь, — говорит он. — Но нужно поработать над твоим прицелом.
— Зачем? — спрашиваю я, запихивая в рот половинку вареного яйца. Я понимаю, насколько я голодна, когда у меня остается всего половина яйца. По крайней мере, уже стемнело, так что мы скоро ляжем спать. Завтра я буду лазить по деревьям за новыми яйцами, в какой бы форме я ни была.