Увядающая надежда

Хаген Лайла

— Откуда ты знаешь, что это от него? — спрашивает Тристан, изображая подозрение. Он подавляет улыбку.

— Здесь так написано.

Она кладет свой крошечный пальчик на посылку, где написано имя отправителя.

— Я могу прочитать все буквы алфавита.

— Ты можешь, да?

Тристан сажает ее к себе на колени и щекочет, пока она не начинает хохотать. Это заразительно, и мы все трое начинаем смеяться.

— Я думаю, что это еще одна фарфоровая кукла, — говорит она после того, как мы успокаиваемся, ее глаза наполняются надеждой. — Для моей коллекции.

— Ну, так чего же ты ждешь? Открой ее, — маню я. Она разрывает коричневую бумагу, открывая действительно фарфоровую куклу.

— Когда он снова

приедет к нам? — спрашивает она.

— Давайте позвоним и спросим его, хорошо? — говорит Тристан, поднимая Линду на руки. Повинуясь прихоти, я приподнимаюсь на цыпочки и целую его. Легким поцелуем, такими мы всегда обмениваемся, когда Линда может нас видеть. Тристан подмигивает мне, выходя с Линдой на крыльцо, чтобы позвонить Крису.

Нам с Крисом потребовалось много времени, чтобы снова начать общаться. Я отправила ему электронное письмо со всеми своими мыслями и извинениями за день до того, как вышла замуж за Тристана. Я так и не получил ответа, но я его и не ждала. Я не пыталась установить какой-либо контакт в течение нескольких лет после этого. До тех пор, пока я не увидела его фотографию в новостях — он получил награду как бизнес-новатор года. Под руку с ним шла красивая светловолосая женщина. Я подумала, что было бы безопасно написать ему снова. Он все еще был в Нью-Йорке. Мы переписывались по электронной почте в течение нескольких месяцев, и после того, как она стала его женой, они впервые посетили нас. Я была очарован ею, и они оба были очарованы Линдой. Постепенно я вернула себе лучшего друга, у Тристана появился друг, а Линде было кого называть дядей. Все прошло более гладко, чем я ожидала. Более гладко, чем многие другие вещи, за которые нам приходилось бороться. Мое здоровье, например. Несмотря на все усилия врача (и мои собственные во время восстановительной терапии), у меня осталась легкая хромота на ноге и шрам в том месте, где меня укусили.

Иногда у меня болит нога, и я ничего не могу сделать, кроме как свернуться калачиком с книгой. У нас есть библиотека, полная книг. Всевозможные книги. Романы о любви, приключениях и ужасах. Стихи — веселые и мрачные. Когда Линда вырастет, она сможет читать о чем угодно: о боли и счастье, о тьме и свете. Она должна узнать обо всем, хотя, как мать, я надеюсь, что она встретит только счастье. Что касается меня, то я не обижаюсь на страх и боль, которые я испытала в тропическом лесу. Если бы я не прошла через все это, я могла бы не ценить каждый день, каждую минуту так, как я это делаю.

Те ужасные месяцы в тропическом лесу были, в некотором смысле, подарком. Может быть, это правда, что говорят, что без тьмы вы никогда не сможете по-настоящему оценить свет.

Наблюдая за Тристаном и Линдой на крыльце, смеющимися по телефону, я опускаюсь в свое любимое место во всем доме: кресло-качалку. Может быть, это из-за всех тех месяцев, что мы провели в самолете, но мне удобнее спать в кресле-качалке, чем в нашей кровати. Я могу часами сидеть в нем, читая рассказы Линде или ожидая возвращения Тристана из больницы по ночам, когда он должен работать допоздна. На кресло-качалку я набрасываю чехол, который сделала, сшив лоскутки. На каждой нашивке есть фотография нас с Тристаном или нас троих. Каждый год я добавляю несколько нашивок на одеяло с фотографиями из тех моментов, которые выделяются. Тристан говорит, что если я буду продолжать в том же духе, то, когда мы состаримся, одеяло станет достаточно большим, чтобы накрыть весь дом. Я надеюсь, что так и будет. У вас никогда не может быть достаточно хороших воспоминаний. Легкая боль пронзает мою левую лодыжку. Это случается время от времени. Но я улыбаюсь. Какие бы трудности ни бросала нам жизнь, я встречаю их с улыбкой. Потому что я всегда буду помнить то время, когда все, на что я могла надеяться, — это еще один вдох, еще одно сердцебиение. Теперь у меня их предостаточно.

И

я намерена отпраздновать каждый из них.

Эпилог

Много лет спустя

— Доктор Спенсер, — зовет медсестра, ее голова видна сквозь приоткрытую дверь, — вы нужны нам на втором этаже.

— Я буду с тобой через минуту.

Я закрываю папку на своем столе, пытаясь взять себя в руки. За более чем два десятилетия врачебной практики у меня выработался иммунитет к подобным ситуациям. Но всегда есть случаи, которые меня трогают. А то, что я лично знала доктора Тристана Бресса и его семью с тех пор, как была молодой женщиной, делает это намного сложнее.

В возрасте семидесяти лет Эйми Бресс поступила в нашу больницу, где ее муж проработал много лет до выхода на пенсию. У нее был тяжелый случай вирусного респираторного заболевания. Ее приняли три недели назад, и с тех пор ее муж и дочь практически живут вне ее комнаты, хотя им и не разрешают видеться с ней. У нее исключительно заразная форма, и это очень опасно для доктора Бресса, чей возраст сделал его хрупким и склонным к заражению вирусом.

Ее состояние ухудшилось. Прошлой ночью мы сообщили доктору Брессу и его дочери, что Эйми не переживет этой ночи. Когда мы сказали им, что они не могут провести ночь у ее постели из-за очень заразной природы вируса, доктор Бресс попросил свою дочь отвезти его домой. Это показалось странной просьбой, не желая проводить ночь в больнице, как можно ближе к своей жене. Перед уходом он достал из кармана маленькую стеклянную коробочку. Достав кружок, сделанный из старой, ржавой проволоки, он спросил умоляющим голосом:

— Не наденете ли вы это на палец моей жены рядом с ее обручальным кольцом?

Увидев, что человек, которого я всегда ассоциировала с силой, стал таким уязвимым, я сразу же прошептала "Да". Мой слабый ответ не успокоил его.

— Пообещай, — настаивал он.

— Я обещаю.

Я выполнила свое обещание. Его дочь вернулась одна в больницу после того, как высадила его дома. Миссис Бресс умерла в четыре часа утра. Из уважения к тому, что я знала и работала с Тристаном Брессом в течение многих лет, я сопроводила их дочь в дом ее родителей, чтобы рассказать ему.

Мы нашли доктора Бресса в кресле-качалке, одеяло слоями покрывало его от колен и ниже.

Его дочь думала, что он спит. Но я знала лучше.

Он умер.

В руках он держал стеклянную коробку, которая была у него в больнице. Коробка была пуста, но похожее кольцо, которое он попросил меня надеть на палец его жены, был у него на пальце, прямо рядом с обручальным кольцом. Я думала, что за столько лет у меня выработался иммунитет ко всему, но я не могла удержаться от слез. Эйми Бресс однажды рассказала мне о времени, которое они провели в тропических лесах Амазонки. Я вспомнила, что означали эти кольца из проволоки. Я попыталась скрыть слезы, но при ближайшем рассмотрении одеяло на коленях доктора Бресса вызвало еще больше слез. Одеяло, казалось, было полностью сшито из лоскутков с напечатанными фотографиями их семьи. Некоторые фотографии, должно быть, были очень старыми, потому что оба Бресса выглядели моложе, чем я когда-либо их видела. Меня поразило, что на всех фотографиях, независимо от того, были они молоды или нет, в их глазах было то же выражение сильной любви, которому я всегда втайне завидовала.

Когда пришел диагноз причины его смерти — буквально разбитое сердце, — я ожидала, что это будет трудно объяснить их дочери. Это необычный диагноз, к которому люди относятся скептически.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— Мои родители действительно очень любили друг друга. Затем она сказала несколько слов, которые я буду носить с собой еще очень долго.

— Он любил ее так сильно, что никогда не хотел прощаться с ней. Он хотел уйти с ней.

Конец ознакомительного фрагмента.