Уйди скорей и не спеши обратно
Шрифт:
Масена вздохнул.
– Если люди рисуют эмблемы сами, – продолжал Адамберг, – это не страшно. Удастся ли вам распознать одну настоящую четверку, нарисованную сеятелем?
– Это трудно, коллега. Народ старается. Некоторые, правда, ленятся нарисовать широкую ножку или рисуют только одну перекладину в конце, вместо двух. Но половина из них рисует очень добросовестно. Их картинки чертовски похожи на настоящие. И как прикажете их различать?
– Никто не сообщал о подкинутых конвертах?
– Нет.
– Вы отследили, в каких домах разрисованы все двери, кроме одной?
– Есть такие, коллега. Но многие не поддаются панике и не желают рисовать
– У нас просто завал, Масена! По выходным люди только и делают, что рисуют. Все вышло из-под контроля.
– Совсем?
– Да, почти. Из ста пяти миллионов квадратных метров города у меня под контролем только сто. Надеюсь, что сеятель объявится именно там, а пока мы с вами болтаем, он, возможно, разгуливает по Старому порту.
– Как он выглядит? Можете хоть приблизительно описать?
– Не могу. Его никто не видел. Я даже не знаю, мужчина это или женщина.
– И что вы делаете на этих ста метрах, коллега? Призрака сторожите?
– Жду, когда меня осенит. Я перезвоню вечером, Масена. Держитесь.
Снаружи кто-то давно дергал ручку туалетной кабинки. Адамберг спокойно вышел, уступив место типу, изнывающему после четырех бутылок пива.
Комиссар попросил разрешения у Бертена оставить куртку сушиться на спинке стула, пока он будет ходить по площади. С тех пор как Адамберг вдохнул в нормандца былое мужество и тем, возможно, спас его от насмешек и утраты божественного авторитета в глазах клиентов, Бертен считал, что обязан ему по гроб жизни. Он не только раз десять повторил, что разрешает оставить куртку, о которой позаботится не хуже родной матери, но и настоял, чтобы комиссар накинул зеленый дождевик, дабы уберечься от ветра и ливня, которые предсказывал Жосс в дневных новостях. Не желая обидеть гордого потомка Тора, Адамберг надел плащ.
Полдня он слонялся по перекрестку, иногда заходил в «Викинг» выпить кофе, иногда отвечал на звонки. К вечеру число разрисованных домов грозило достигнуть пятнадцати тысяч в Париже и четырех тысяч в Марселе, где паника быстро набирала обороты. Чувства притупились, Адамбергом все сильнее овладевало безразличие, помогая противостоять надвигавшейся буре. Скажи ему сейчас, что четверок уже два миллиона, он бы не вздрогнул. Все его существо словно замерло, погрузилось в забытье. Только взгляд еще оставался живым.
Комиссар вяло притулился к платану, уронив руки, утонув в чересчур широком дождевике нормандца. По воскресеньям Ле Герн менял время выступления, было уже около семи, когда он поставил урну на тротуар. Адамберг ничего не ждал от этого сеанса, потому что по воскресеньям почту не разносили. Зато он начал узнавать лица слушателей, собиравшихся у трибуны. Достав список, составленный Декамбре, он стал отмечать новых знакомых по мере их появления. Без двух минут семь на пороге показался Декамбре. Работая локтями, пробиралась на свое место Лизбета. Дамас, одетый в свитер, встал возле магазина, прислонясь спиной к опущенной железной решетке.
Жосс уверенно начал чтение, его мощный голос долетал с одного конца площади до другого. Стоя под бледными лучами солнца, Адамберг с удовольствием прослушал безобидные объявления. Послеобеденное безделье и полная отрешенность тела и мысли позволяли ему расслабиться после насыщенной утренней беседы с Ферезом. Он чувствовал себя качающейся на волнах губкой, – состояние, к которому он
И вот когда чтение заканчивалось, а Жосс приступал к кораблекрушению, Адамберг вздрогнул, словно его оцарапал острый камень, попавший в мочалку. Эта болезненная встряска озадачила и насторожила его. Он не мог понять, что было тому причиной. Очевидно, его поразило какое-то видение, хотя он почти задремал, стоя под платаном. Обрывок видения, на десятую долю секунды мелькнувший где-то на площади.
Выпрямившись, Адамберг стал озираться по сторонам в поисках неведомой вспышки, которая его ослепила. Потом опять прислонился к дереву, в точности так, как стоял в минуту озарения. Отсюда было видно дом Декамбре, магазин Дамаса, улицу Монпарнас и примерно четвертую часть слушателей, окружавших чтеца, стоящего к нему лицом. Адамберг сжал губы. Слишком широкий обзор и много народу, а тем временем люди уже начали разбредаться в разные стороны. Через пять минут Жосс унес урну, и площадь опустела. Все ускользало. Адамберг закрыл глаза, подняв голову к белесому небу в надежде, что мимолетное видение вернется само собой. Но картинка канула в глубину сознания, как камень на дно колодца, наверно, обиделась, что он не уделил ей больше внимания в тот краткий миг, когда она соизволила явиться ему, словно блуждающая звезда, и теперь пройдет много месяцев, прежде чем ей вздумается показаться вновь.
Разочарованный Адамберг молча покинул площадь, думая о том, что только что упустил свой единственный шанс.
Уже дома, раздеваясь, он заметил, что забыл вернуть зеленый дождевик Бертену, а свою старую черную куртку оставил сушиться на носу драккара. Знак того, что он тоже доверял божественному покровительству Бертена. Или, скорее, того, что все пошло прахом.
XXVII
Камилла поднялась на пятый этаж по узкой лестнице, ведущей в квартиру Адамберга. На четвертом она заметила огромную черную четверку на чьей-то двери. Они с Жаном-Батистом договорились провести эту ночь вместе, но встретиться не раньше десяти вечера на случай, если сеятель выкинет что-нибудь непредвиденное и полиции придется работать допоздна.
Ей было неудобно, потому что она несла котенка. Он долго преследовал ее на улице. Камилла гладила его, потом оставляла и уходила, но котенок упрямо бежал за ней по пятам, напрягая все свои силенки и пытаясь ее догнать неумелыми прыжками. Чтобы избавиться от него, Камилла перешла сквер. Она покинула котенка в подъезде, пока ужинала, но когда выходила, увидела его по-прежнему сидящим у двери. Котенок снова смело пустился в погоню, преследуя свою цель. Камилле надоело с ним бороться, и у дома Адамберга, не зная, что делать со зверьком, который ее избрал, взяла его на руки. Это был обычный бело-серый комочек, легкий, как мыльный пузырь, с совершенно круглыми голубыми глазами.
В пять минут одиннадцатого Камилла толкнула дверь, которую Адамберг почти всегда оставлял открытой, но никого не нашла ни в комнате, ни на кухне. С посуды на мойке стекала вода, и она подумала, что Жан-Батист, дожидаясь ее, уснул. Она может тихонько лечь рядом, не потревожив его первый сон, которого ему так не хватало во время трудных расследований, и положить голову ему на живот на всю ночь. Девушка сняла рюкзак и куртку, посадила котенка на банкетку и осторожно вошла в спальню.
В комнате было темно, Жан-Батист не спал. Различив его голую смуглую спину на белой постели, Камилла не сразу поняла, что он занимается любовью с какой-то девушкой.