Уйти красиво и с деньгами
Шрифт:
– Ах, Лиза, я с ума сойду от забот, – уже рядом с домом сказала Анна Терентьевна, приспуская спицы зонтика, чтобы втиснуться в патриархально-узкий проем калитки. – Твой отец не знаю что думает, пускаясь в свои прожекты с какими-то бумагами. У меня денег нет и нет, а они нужны непременно! Ты так выросла, что все на тебя заглядываются. Хотя бы этот странный юноша…
– Что в нем странного? – рассеянно спросила счастливая Лиза.
– Не знаю, но есть что-то нехорошее в лице, – весомо ответила тетя Анюта. – Между тем твое платье безбожно коротко. Когда
– А на свою Кашу она напялила какой-то угольный мешок.
– Это другое дело! Вкуса у обеих нет. К тому же старая Пшежецкая взбесилась на почве религиозного рвения. Это неприлично. Кстати, есть у меня – ты, Лиза, помнишь? – такое синее в полоску, в которое я уже, увы, не влезаю…
– Только не в полоску! Я его не надену! – вскинулась Лиза.
– Ты не дослушала! Если к этому платью надставить полосатую кокетку и сделать вставной корсажик…
– Еще и корсажик? Ни за что! Это платье в куль да в воду – у него рукава допотопные, – продолжала бунтовать Лиза.
– Можно рукава тоже сделать комбинированные и отделать тесьмой, что привезла из Саратова Евгения Николаевна…
– Ровно сто лет назад! Сейчас никто не отделывает тесьмой платья. Только гробы!
Заикнувшись про гробы, Лиза почувствовала неприятный укол памяти. Зосин гроб, унылый и роскошный, на миг восстал у нее перед глазами. Однако он тут же заслонился серой Ваниной шинелью и его обескураженной улыбкой, поэтому в сени Лиза ворвалась вихрем и состроила рожицу Артемьевне.
– Огонь девка! – одобрительно улыбнулась няня. – Куда это ты, Анюта, ее водила?
Артемьевна знала Анну Терентьевну еще юной, потому звала Анютой, а на «ты» обращалась ко всем, согласно своему невыводимому старосибирскому обычаю. Анна Терентьевна сердилась, зато Павел Терентьевич смеялся и говорил, что по-древнерусски старуха совершенно права. Он еще добавлял: «Вспомни-ка классику – «Ой ты гой еси, царь Иван Васильевич!». А ты, Анюта, все-таки не царь».
Няне Анна Терентьевна ответила рассеянно:
– Мы к Пшежецким ходили, выражать соболезнования. Это все ужасно! Старшая дочь Антонии лежит в закрытом гробу, масса цветов…
– Чего ж Лиза так прыгат? Кто ее там смешил?
– Ах, я ничего не могу понять, – отмахнулась Анна Терентьевна. – Что с ней делается, ума не приложу. Убегает куда-то, рояль забросила, говорит немыслимые вещи. И ведь всегда найдет, что ответить, выкрутится, обморочит, обцелует! Надо с ней построже.
– Не строжись, Анюта! Пускай погулят. Замуж пойдет – дома насидится, наплачется, смирная будет.
Анна Терентьевна вспыхнула:
– Ты опять за свое, няня! Как это «пускай погулят»? Как покойная Пшежецкая, что ли?
– Да разве у Казимировны дочка гуляла? – возмутилась няня. – Когда девка за деньги всем дает, это грех один!
– А без денег не грех? Оставь это, Артемьевна, и лучше скажи, где мое синее в полоску
– Синее? С пуговками по плечу? Так его моль побила. Не уберегли!
– Как побила? Дотла?
– Нет, на брюхе только.
– Так неси его мне, Лизе перешьем. Проклятые деньги! Разве так одевал меня покойный отец? Я была как кукла!
– Верно! – согласилась няня. – Стать у тебя завсегда была крупная, шшоки красные…
– Ах, молчи, молчи! Ты меня добьешь!
Лиза в это время уже поднялась в свою комнату, достала из-за пояса Зосин дневник и уставилась в первую страницу.
10
Она не обманула, эта противная Каша! Лиза не смогла разобрать в Зосиных писаниях ни слова. Тоненькие шелковистые странички, такие же бледно-зеленые, как переплет, были сплошь заполнены строчками. Как известно, Зося училась в гимназии скверно, но почерк у нее оказался убористый, четкий, кружевной. У Лизы в глазах зарябило от тугих двойных петелек w, от 1, перечеркнутых наискосок, от мушек и птичек над z и i. Что все это значило? Кроме дат, ничего прочитать не удалось.
Лиза вздохнула, поворошила странички. Может, удастся отыскать какие-нибудь имена или фамилии? Она стала водить пальцем по непонятным строчкам, задерживаясь на каждой заглавной букве. Увы, Зося и имен не записывала! Она предпочитала одинокие инициалы, которые выходили у нее особенно щегольскими. Часто, свернувшись змеей, мелькала крупная Z, выведенная с особым нажимом. Попадалась изящно накренившаяся, похожая на язык пламени N и стройная F с двумя буклями на одном боку. Были и О, и К, и даже Q, но кто скрывался за этими буквами, понять было невозможно.
Лиза спрятала дневник в ящик стола. За окном скучно стучал дождь. Слабо шелестела под его шлепками листва старой кривой яблони. Из дому теперь и носу не высунешь! Вот бы выбраться отсюда, найти Ваню, взять лодку и сбежать на какой-нибудь песчаный остров, которых так много на Нети!
Послышался стук в дверь. Лиза прогнала прочь все неисполнимые мечтания, поправила платье, заложила волосы за уши и чинно сказала:
– Войдите!
Лиза совершенно напрасно приняла чопорный вид: к ней пришла всего лишь Мурочка Фрязина с толстой тетрадью под мышкой.
– Ужасно интересно! – выпалила Мурочка, блестя глазами и румяными щеками. – Так это все-таки правда? Ах, я еще тогда предчувствовала!
– Что предчувствовала? – испугалась Лиза. – Опять кто-то умер?
– Совсем наоборот! Хотя от любви тоже умирают, да?
– Говори же толком, что случилось?
Мурочка до предела расширила глаза и сообщила громким заговорщицким шепотом:
– Знаешь, кто к нам сейчас приходил? Твой Рянгин!
Лиза вспыхнула от неожиданного звучания этих двух слов. Ее Рянгин? Мурочка немного полюбовалась произведенным эффектом и продолжила: