Уйти вместе с ветром
Шрифт:
— Тогда объясни, — потребовала Тина.
— Я не могу, — сказал Ловец и, заметив её вытянувшееся лицо, поспешно добавил: — Я бы хотел, но не умею… не знаю…
— Врёшь, — неуверенно проговорила Тина. Ловец не казался ей ни вруном, ни любителем тонких намёков на толстые обстоятельства.
— Не, не вру. Ну… Вот ты сама можешь объяснить, как ты живёшь?
— Я? — удивилась Тина. Потом сообразила, что отступать стало некуда, и кивнула. — Легко! Как живу? Ничего живу, неплохо даже, если предки не очень наезжают. В каникулы особенно хорошо…
— Я не о том.
— Мне надо подумать, — честно ответила Тина.
Ловец понимающе кивнул.
Тина попробовала подумать. Когда-то она, как все маленькие дети, считала себя единственным «я», обозревающим гигантские декорации мира. Однажды, когда они с мамой ехали в метро, до неё вдруг дошло, что мир состоял из несчётного множества таких же «я», ничем не хуже и не лучше её самой. Когда человек как следует осознаёт, что он в этом мире — пылинка, от наличия или отсутствия которой по сути ничего не зависит, ему настаёт пора уходить. Кристине, по счастью, до этого было ещё очень далеко. Тем не менее в процессе размышления она обнаружила множество интересных вещей, обдумывание которых раньше откладывала «на потом», а теперь вдруг увидела с неожиданного ракурса. В итоге пришлось развести руками:
— Нет, я этого не знаю…
— Вот и я — тоже, — удовлетворённо сказал Ловец.
Тина решила, что общефилософских вопросов с неё уже хватит.
— А где вы живёте? — спросила она.
Если она ожидала географических координат или хоть расплывчатого «за третьей ёлкой направо», то фокус не удался.
— Везде, — ответил Ловец. — Кому где нравится. Художник, например, обычно в своих картинах живёт…
Тина вздохнула. Наверное, так и придётся уходить несолоно хлебавши. Обидно, конечно, но раз уж день с самого начала не задался…
— Он сейчас, наверно, где-то неподалёку, — неожиданно сказал Ловец. — Хочешь познакомиться?
— Да, конечно, — быстро сказала Тина.
«Значит, он не то чтобы хочет от меня поскорее отделаться…»
— Только не бойся и ни на что не ведись, — предупредил Ловец. — Он сам всех боится. А если спрячется, его уже никто не найдёт.
Они пошли по берегу, и песчаные смерчики полетели за ними, заметая следы.
Художник оказался художником в самом прямом смысле. Он рисовал.
Сидел на песке и, высунув кончик языка, водил остро заточенным карандашом по листку бумаги, уложенному на дощечку. На вид Художнику было лет двенадцать, но это ничего не значило. Его, как и Вещь, за человека можно было принять разве что издали.
— Ты умеешь входить в картины? — деловито обратился он к Тине.
— Не приставай, — с досадой перебил Ловец. — Ты же знаешь: этого никто не умеет, кроме тебя.
— Погоди, — сказала Тина. — У нас дома на верхней полке лежит бабушкин альбом. Там всякие известные картины. Старые — и вправду хорошие, всё как настоящее нарисовано, без этих современных понтов. Когда
— Это Левитан, «Над вечным покоем», — сказал Художник.
— Это была моя самая любимая картина, — кивнула Тина. — Я могла на неё, наверно, час подряд смотреть. И вот иногда я смотрела… и казалось, что меня туда начинает затягивать. Что если я перестану упираться, то влечу туда быстро-быстро, и окажусь на этом утёсе, и загляну в окошечко церкви, и смогу внутрь войти. А там — я знала откуда-то — свечки горят и такой старенький седенький попик ходит в калошах, совсем один… Иногда мне даже казалось, что со страницы с картиной уже ветер дует, и я его слышу и чувствую запах холодной воды, и осталось только шаг сделать…
Тина замолчала.
— Ну а потом? — спросил заворожено слушавший Художник.
— Потом родители альбом от меня на самую верхнюю полку убрали, боялись, что я его порву или измажу, а он дорогой. С тех пор так там и лежит, никому не понадобился. Подлиза его не смотрел, он с самого начала всё со взрослыми тёрся…
— Здорово! У тебя почти получилось! Это же самое сложное, в старые картины и я не могу… А ты говоришь! — Художник торжествующе обернулся к Ловцу.
— Я молчу, вообще-то, — заметил Ловец.
— А что ты рисуешь? И ты правда здесь всё нарочно менял, так что я выйти не могла?
Художник захихикал:
— Что ты, я не умею ничего менять, я же не Каменщик! Ты просто входила в мои рисунки, но я-то и подумать не мог, я же не знал тогда, что ты… в Левитана… Так что ты это… извини…
— Ага, — сказала Тина. — А Каменщик — это случайно не тот, который с камешками играет? И вокруг всё ползать начинает?
— Ого, ты с ним тоже знакома? — удивился Художник, впрочем, не сильно. — Он с девчонками обычно не дружится. Да и вообще ни с кем, если честно…
— Знакома — не скажу, так, приходилось встречаться… — сказала Тина. — На одной скале у озера. Он свечи зажигал. И камни летали.
— Ага, я, кажется, знаю, — сказал Художник. — Это недавно было? Значит, на Проклятом Утёсе… Он там каждый год свой день рождения отмечает. Чёрт его знает, почему Каменщик думает, что он именно тогда родился…
— А где это ты так прикольно рисовать научился? — спросила Тина, имея в виду узнать хоть что-нибудь из биографии Художника.
— Нигде. — Тут Художник удивился по-настоящему. — Это чтобы на картинах красками осталось — тогда надо долго учиться, я знаю. А если так, как я, — тогда зачем? Оно же везде есть — бери его и рисуй…
— Не покажешь?
Тина была почти уверена, что Художник или просто откажется, или заявит, что смотреть нельзя. Однако ошиблась.