Шрифт:
– КЛЕЩ -
1
Вадьку Старухина определили помбуром второго разряда к усатому бурильщику Ганькину. Начальник партия так и сказал: иди, мол, в лагерь буровиков да найди там усатого.
— Что это за должность? — переспросил Вадька.
— Помощник бурового мастера, — объяснили ему.
«Ого! — довольно подумал Вадька. — Сразу в помощники!»
Вадьке стало весело. Он остановился, опустил портфель на мох, руки упер в пояс, словно там и в самом деле было два отличных пистолета, и оглядел себя. «Прилично! — оценил он. — А что? Могут и отвалить какой-нибудь задрипанный смит-вессон на всякий пожарный. Я же теперь почти начальник!»
В палатке усатый Ганькин спал на раскладушке, затянутой пологом, храпел, словно в носу у него стоял клапан: вдох — звучно и раскатисто, выдох — со свистом и шипением. Вадька по-хозяйски отдернул край полога и сказал, нажимая на первые буквы:
— Здарово, карифан!
Ганькин перестал храпеть, сонно вздохнул, раскрыл один глаз и сел.
— А второй? — спросил Вадим.
Ганькин пошарил рукой по раскладушке, отыскал черную повязку и приладил ее на голове — спрятал закрытый глаз. Вадька успел увидеть, что веки этого глаза срослись, будто размазанные.
— Откуда ты взялся такой? — без любопытства спросил Ганькин и стал обувать сапоги.
При виде повязки Вадим чуть смутился.
— Прислали. Помощник бурового мастера Вадим Старухин, — представился он.
Только теперь Ганькин цепким единственным глазом осмотрел парня и спросил:
— Времени сколько? Вадька глянул на часы:
— Шесть без четверти, старик.
Уселся на чурку возле стола и снял башмаки:
— Тоска тут у вас. Платформа не выдерживает…
— На смену готовься. В ночь пойдем, — буркнул Ганькин.
— Так сразу? — опешил Вадька. — Мне смокинг в порядок привести надо…
— Хорош балабонить! — оборвал его Ганькин сердито. — Если вкалывать приехал — переодевайся!
— А я так, — неожиданно согласился Вадька. — Я же помощник.
Ганькин ухмыльнулся, скользнул взглядом по его махровой сорочке и молча натянул толстую брезентовую робу, заляпанную густым глинистым раствором.
На буровой двое мужиков колотили кувалдами подвешенную на тросе трубу — выбивали керн. Один из них, увидев Ганькина с Вадькой, бросил кувалду и облегченно сказал:
— Вот и смена пришла…
Ганькин деловито обошел станок, потрогал рычаги, ручки, сосчитал стоявшие пучком трубы.
— Сколько?
— Сорок, — ответил тот же мужик. — Рыхлятина кончилась, коренные идут. А кого это ты привел? — спросил он, разглядывая Вадьку.
— Вадим Стариков. Помощник бурового мастера, — серьезно объяснил Ганькин.
— Старухин, —
— А чего он у тебя как на бал явился? — полюбопытствовал мужик.
— Начальство!
Мужики разразились хохотом, а любопытный аж присел, вытирая слезы грязной рукой. Молчал только Ганькин, невозмутимо рылся в ящике, перебирая коронки и какие-то детали.
Вадька растерялся, однако виду не показал, а сунул руки в карманы и отвернулся. «Чего забалдели? — подумал он и огляделся. — Должностей напридумывали. Помощник!.. Весь в глине тут уделаешься…»
Потом началась работа, и командовать оказалось некем. Ганькин стоял за рычагами, то и дело визжал трос лебедки, тарахтел дизель, станок дрожал, а Вадька здоровым ключом закручивал трубы. И как только очередная труба скрывалась в скважине, его обдавало резкой струей раствора. Вадька отпрыгивал, но всегда с опозданием, пытался грязными руками почистить одежду, однако Ганькин взмахом головы показывал — крути трубу! — и Вадька крутил, испуганно поглядывая в единственный глаз напарника. И за все время ни разу не остановились, не перекурили. Вадька суетился, не зная, что делать, какой взять ключ, в какую сторону крутить, и ключ был скользкий от раствора, и доски под ногами тоже, а пучок труб убывал медленно, и элеватор бегал вверх-вниз, норовя стукнуть по голове. Невозмутимый Ганькин словно не замечал этого и время от времени, когда Вадька совсем терялся, коротко, одним словом объяснял, что делать.
Когда окончили спуск и Ганькин включил вращение снаряда, Вадька сел на пустые керновые ящики и с ужасом оглядел себя.
— Как должность? — Ганькин закурил.
Старухин промолчал, стряхнул грязь с пальцев и понял, что теперь эти диковатые бородатые «коллеги» станут «балдеть» над ним при любом случае.
— Ничего, — заключил Ганькин. — Это поначалу хреново — оботрешься. Сам-то откуда?
— Европа, — привычно ответил Вадька и торопливо добавил: — Рига. Из Риги я…
И только сказал — вспомнил Ригу, себя там и что это было совсем недавно, вспомнил свою компанию, все: кафе, Людмилу, Ромкин «жигуленок»…
2
— Старик, — говорил Ромка, лениво, одной рукой вращая баранку, — тебе не кажется, что мы засохли и скоро вымрем?
Вадька полулежал на сиденье, иногда бросая взгляды на спидометр — тот показывал сто двадцать, — на Людкины круглые икры и цветной купальник, ему было хорошо и чуть хотелось спать.
— Чтобы этого не случилось, — сказал он, потягиваясь, — рулим ко мне. Есть две бутылки сухаря.
— Я не о том, — Ромка убрал два пальца с баранки, большой и указательный.
— Тогда к ней в гостиницу, — Вадька ткнул в цветочек на Людкином купальнике.
— Я с другом, старик, — повторил Ромка и убрал еще два пальца. Теперь обтянутый пористой кожей руль удерживался одним мизинцем. — Чтобы этого не случилось, — продолжал Ромка, — ты должен предложить такое, чтобы я не убрал и последний палец. Ну, предлагай. Что еще? В компанию? В кабак?
Вадька посмотрел через лобовое стекло на встречные машины, которые из-за тесноты шоссе, казалось, неслись прямо на них, на побелевшие от напряжения Людкины пальцы, обвившие спинку сиденья, и спокойно сказал: