Ужасные невинные
Шрифт:
Я убью тебя – в этих словах заключена настоящая музыка.
Самая настоящая, ничего общего с ломкими непричесанными рок-пассажами Земфиры, даже «Святая Агнесса и горящий поезд» здесь неуместны. Я убью тебя – лучше любого саундтрека. Я убью тебя избавляет от многих проблем: меня – от дурацкого имени Дэн, Анну Брейнсдофер-Пайпер – от ежедневных издевательств, шведского мудака папашу – от искушения засунуть за решетку ни в чем не повинных парней с русскими фамилиями и русскими паспортами, да мало ли еще сколько выгод могут принести три коротких слова – «Я убью тебя»!..
– Ты психопат, – шепчет Лягушонок.
– Нет, милая. Психопатка у нас ты. Полдня ты вколачивала мне в башку эту куцую
Лягушонок затравленно смотрит на меня.
– Психопаты всегда получают по заслугам. Обязательно найдется человек, который выведет психопата на чистую воду. На твоего папашу надежды никакой, он много лет терпел тебя… Потакал тебе… Ну ты и сама знаешь. Но обязательно найдется человек, который остановит психопата. Я. Я – этот человек. У тебя нет возражений?
– Ха-ха.
Лягушонок произносит свое «ха-ха» очень четко, каждая буква ее «ха-ха» отстоит отдельно от другой, они никак между собой не связаны, они – словно старики, сидящие в плетеных креслах у моря – первобытного, величественного. Эмоции больше недоступны им, осталась лишь память об эмоциях. Пустая оболочка. «Ха-ха» может означать все, что угодно, имитацию смеха, шкурку от смеха, но только не сам смех. Что и требовалось доказать – Лягушонок больше не веселится.
Ха-ха.
Лягушонок больше не веселится, но все еще хочет поиграть. Или в глубине души надеется, что я – играю. С самого начала все было игрой: кража паспорта в аэропорту, дурацкие разговоры про секс, поездка в машине Анны, посиделки в ванной, исход Муки. Сила Лягушонка заключалась в том, что никто не играл по ее вероломным правилам, не хотел играть. Что ж, я буду первым, ты получишь достойный ответ, Лягушонок, достойный отпор.
На фоне неба, моря и бриза, вызванного всего лишь тремя словами: «Я убью тебя».
Небо – ослепительно синее, море – ослепительно бирюзовое, бриз прохладен и свеж, мне не хотелось бы употреблять слово «пляж», пляж создан для игр (волейбол, бадминтон, подкидной дурак, замки из песка у кромки прибоя, забавы с ручной обезьянкой) – а именно этого сейчас хочет Лягушонок: игры. Игра – значит, все не по правде, не по-настоящему.
Но все по правде. Все по-настоящему.
Пистолет лежит совсем рядом, на джинсовой куртке: когда я подмял под себя соплячку, она выпустила его из рук. Поднять его не составит труда, но мне не хочется заморачиваться с пистолетом, к тому же звук выстрела может услышать Анна. Что придет в голову Анне – неизвестно. Ясно, что она взволнуется, сердце в роскошной груди забьется быстрее, она поднимется сюда и… Нет, этого нельзя допустить, никак нельзя. Я не хочу волновать Анну ни одной секунды, она и так достаточно настрадалась. Я не хочу, вот и все.
Я – порядочный человек.
Как в моей руке, руке порядочного человека, оказался бамбуковый стебель?..
Идентичный моему собственному бамбуковому стеблю, самолетная шведка никого не оставила без подарков. Все это время он торчал из рюкзака соплячки, но я заметил его только сейчас. И все это время рюкзак стоял в поле моего зрения, в зоне досягаемости: сейчас это особенно важно.
Как в моей руке оказался бамбуковый стебель?..
Я просто вытащил его, вот и все.
– Не вздумай орать! – говорю я Лягушонку.
– Я не ору.
– Не будешь нудить?
– Нет.
– И будешь паинькой?
– Да.
Она все еще думает, что это игра.
Но лишь до того момента, как я запихиваю ей в рот рукав джинсовой куртки. Теперь Лягушонок не сможет издать ни звука. Даже если очень захочет. Что ж, я сделал главное – обезопасил себя от несанкционированных воплей соплячки. Себя и Анну. Отдельный респект все еще поющей, поставленной на кольцо Земфире. Она меня прикроет.
Я ТЕБЕ ПОКАЖУ ЧУДЕСА.
Сейчас.
Много времени это не займет.
Перевернуть соплячку, ставшую вдруг подозрительно похожей на тряпичную куклу, на спину, просунуть под шею бамбук, упереться коленом в позвоночный столб, что-то я забыл…
Но что?
Я наклоняюсь к смердящему уху лягушонка и шепчу ей, почти интимно, почти нежно:
– Никогда не заговаривай с незнакомцами!..
Все. Теперь – все.
Познания, которые ни за что не приобретешь, будучи штатным кинокритиком журнала «Полный дзэн»: бамбуковый стебель – вещь универсальная. Он эластичен, в меру жесток и в меру податлив, он мог быть украшением прилизанной гостиной Анны Брейнсдофер-Пайпер, но стал удавкой для ее дочери. Все происходит легко, даже слишком легко. Я давлю на спину Лягушонка и одновременно тяну на себя оба конца стебля, некоторое (недолгое) время Лягушонок сучит руками, пытаясь освободится, бьется в конвульсиях, потом по ее телу пробегает дрожь, потом оно выгибается дугой и опадает.
Я давлю и давлю.
Я должен быть уверен, абсолютно уверен в том, что страдания Анны Брейнсдофер-Пайпер наконец-то закончились.
Мое сердце бьется ровно, я нисколько не взволнован происшедшим. Единственное, что вызывает сожаление, так это то, что я не увидел лица соплячки в тот момент, когда она расставалась с жизнью. Так же, как я не видел лица Август.
Лягушонок не дышит.
Но стоит ли ей доверять, сраной мистификаторше?
Я отпускаю бамбуковый стебель, но все еще держу колено на позвоночнике. Лягушонок не двигается и не дышит. Легкий шорох – ив поле моего зрения попадает Муки, лысый кот Анны. Оказывается, все это время он находился здесь, должно быть, прятался в завалах вещей. Муки смотрит на меня желтыми в крапинку глазами, без любопытства, без осуждения, без одобрения, – просто смотрит.
– Не я первый начал, – говорю я Муки. – Не я – она. Если бы она не была такой конченой идиоткой, ничего бы не произошло.
Муки принимается вылизывать переднюю лапу, мои откровения никак его не тронули.
– Ты ведь ее тоже не любил, приятель! Ведь так? Вспомни, как она запустила в тебя кроссовкой. Наверняка это было не впервые. Наверняка она отравляла тебе жизнь своими выходками. Но теперь все в порядке, никто тебя больше не обидит.
Я протягиваю руку к коту, я хочу погладить его, убедить в том, что отныне его будут окружать только любящие люди. Кот, в отличие от соплячки, ведет себя просто великолепно: не щерится, не фыркает, не шипит, не выпускает когти, он позволяет себя погладить, он снисходит до меня. Неожиданно я ловлю себя на том, что мне нужна поддержка Муки, что я бы сильно расстроился, если бы кот отверг мою ласку. Слава богу, этого не происходит.
– Муки-Муки-Муки! Может быть, ты знаешь, куда маленькая дрянь сунула мой паспорт? Что, если посмотреть в ее рюкзаке? Как ты думаешь?..
Я притягиваю к себе рюкзак соплячки. Отличный рюкзак из свиной кожи. Билли, не будь у нее саквояжа Август, наверняка бы им заинтересовалась. Перевернув рюкзак, я высыпаю на пол его содержимое: три диска Земфиры, плейер, скомканные трусы, мобильник, зарядка для мобильника, записная книжка с тремя котятами на обложке, конфетные фантики, шоколадка, плюшевый медвежонок в пару к плюшевой же Масяне, шнурок с подвеской в виде египетского креста, напульсник, гигиеническая помада, средство от угревой сыпи, измочаленный номер журнала «Молоток», схема Московского метро, еще одни скомканные трусы, паспорт…