Ужасные невинные
Шрифт:
– …Тогда не говори мне, чем ты занимаешься. Совсем не говори.
– Не буду. Ты вернешь мне паспорт?
– Конечно.
– Я бы хотел получить его сейчас.
– Я верну, верну… Останься еще на немного.
– Я и так засиделся. И потом… Я исполнил свою часть договоренности, побыл твоим дружком. Теперь и ты исполни свою.
В который уже раз просьба о возвращении паспорта вызывает у Лягушонка неадекватную реакцию. Она кажется недовольной, она почти в ярости. Капризная девчонка, вот кто такая Лягушонок. Капризная девчонка, все прихоти которой должны удовлетворяться, не мытьем, так катаньем.
– Останься,
– Нет. Мне пора. Пошутили и хватит.
– А знаешь что? – Лягушонок хихикает. – Я не отпущу тебя.
– Интересно, каким образом?
– А вот каким!..
Она копается в куче вещей, на которой сидит. Она может достать оттуда все, что угодно, вплоть до полицейского при исполнении, но почему-то вынимает пистолет. Не «Глок», другой, но от этого он не перестает быть пистолетом. Признаться, я не ожидал от нее такой прыти, к тому же пушка явно тяжела для Лягушонка, это – не ее пушка, наверняка где-то украденная; если она украла паспорт, то почему бы не украсть и пушку?
– И что дальше? – устало спрашиваю я.
– Посмотрим.
Посмотрим. Посмотрим вместе, как какое-нибудь заштатное кинцо.
«Мизери», вот что приходит мне на ум.
Пистолетное дуло слишком близко, чтобы вот так, навскидку, я вспомнил имя режиссера, но книжный первоисточник не забудешь ни при каком раскладе: Стивен Кинг, кто же еще, расхожий сюжет о талантах и поклонниках в подарочной упаковке забойного триллера. Поклонники не всегда благо, об эту дармовую шоколадку можно обломать не только зубы, этой мышеловке случается так защемить хвост, что не обрадуешься.
– Он настоящий.
– Да что ты говоришь! И откуда же ты его взяла?
– Я еще не сказала тебе? Мой мудак папашка – полицейский комиссар. Как тебе такой поворот событий?
– Хреновый поворот.
Это и правда хреновый поворот, самый хреновый из всех хреновых. Оказаться в чужой стране, с сомнительными документами, да еще под дулом пистолета, который держит в руках пятнадцатилетняя психопатка. И я вовсе не уверен, что она им не воспользуется.
– …Вот и я думаю, что хреновый. Для тебя, во всяком случае.
– Неужели выстрелишь? – с сомнением спрашиваю я.
– Выстрелю. Если ты не прекратишь нудить и не будешь паинькой.
– А если я не прекращу нудить? И не буду паинькой?
– Тогда я выстрелю. Пау-пау-пау, – соплячка округляет рот. – И ты превращаешься в труп.
– И как же ты объяснишь все матери?
– Писаке? А ничего не буду объяснять.
– А мудаку папаше?
– С ним проблем не будет. Скажу, что применила оружие в целях самообороны. Что ты грязно приставал ко мне. Что я только защищалась.
– И он поверит?
– Даже если не поверит, то сделает вид, что поверил. Не станет же он заводить дело на свою родную дочь!
– Значит, у меня нет выхода?
– Выход только один: будь паинькой, Дэн. Будь моим сладким дружком.
– И когда же я смогу уйти?
– Когда я захочу.
На щеках соплячки играет румянец, виски покрыты мелкими бисеринками пота, волосы увлажнились, веки потяжелели, даже губы очистились от герпеса. Вся фигура ее укрупняется, становится почти монументальной. Подобные ракурсы я не раз описывал в своей рубрике «3,14здатое кино», а на смену плохим парням иногда приходят плохие девчонки. Этот вариант я как-то не учел.
– Знаешь, что я тебе скажу, соплячка?
– Валяй, говори.
– Пошла
«Пошла ты» на фоне белого с вышитыми якорями халата смотрится нелепо, почти водевильно, я мог бы переодеться в свои шмотки сразу, еще в ванной, почему я не сделал этого? Соплячка со своими россказнями об амстердамском секс-театрике – она во всем виновата, она подействовала на меня расслабляюще.
– Я собираюсь уйти. Прямо сейчас.
– Никуда ты не уйдешь.
– Уйду.
– Нет.
– Уйду, и ты меня не остановишь.
– Не нарывайся, Дэн. Ты не знаешь меня.
– Но и ты меня не знаешь.
Нас разделяет метра полтора, не больше, все из-за хлама, которым забита комната Лягушонка, свободного пространства здесь маловато.
– Ты не знаешь меня еще больше, Дэн. И моего мудака папашу. Он злой полицейский. Очень злой. Воткнуть кому-то челюсть в затылок для него не фиг делать. Он ни с кем не миндальничает, ни с кем не церемонится. Писака с ее предыдущими мужьями… Теми, которых она отправила на тот свет… Писака по сравнению с ним просто ангел.
– Значит, ты не единственная психопатка в семье? – Смотреть на Лягушонка не получается, получается смотреть лишь в зрачок пистолетного дула.
– Бинго! – веселится соплячка. – Я – не единственная. Хотя и самая крутая.
– Сейчас проверим твою крутизну, – я придвигаюсь к соплячке сантиметров на десять.
– И проверь!
– И проверю.
– И проверь!..
Все происходит почти мгновенно и уж точно синхронно: я бросаюсь на соплячку, а соплячка спускает курок. Я слышу сухой одинокий щелчок, за которым, впрочем, не следует выстрела. Пистолет дал осечку, если вообще был заряжен. Но теперь уже неважно, заряжен он или нет – соплячка прямо подо мной, прижать ее тщедушное тельце к куче барахла оказалось делом секунды. И… я не знаю, что делать дальше. Мы слишком далеко зашли, чтобы обратить все в шутку. Я слишком далеко зашел. И до сих пор иду. По мелководью, по мокрому песку, проваливаясь по щиколотку в разложившиеся водоросли, до чего же отвратителен запах, идущий от Лягушонка!.. И сама Лягушонок – редкостная мразь, склизкое, пакостное существо, приносящее окружающим лишнюю боль и хлопоты. Анна Брейнсдофер-Пайпер – чудесная женщина, ангел небесный, но вынуждена страдать из-за этой твари. Каждый день рядом с Лягушонком приносит ей страдания, я почти уверен в этом.
– Отпусти меня, – полузадушенным голосом говорит Лягушонок.
– И не подумаю.
– Отпусти! Иначе тебе не поздоровится.
– Ты угрожаешь мне? – я наваливаюсь на лягушонка с еще большей силой. – Мне? Своему сладкому дружку? Своему Дэну?
– Никакой ты не Дэн. Я пошутила. Это была шутка. Пусти.
– Шутки кончились. Знаешь, что я сейчас сделаю?
– Что? – Она находит в себе силы задать вопрос. Лучше бы она промолчала.
– Я убью тебя. Вот что.
Стоит мне произнести это… Стоит только произнести, как завалы из гниющих водорослей отступают, остается лишь песок. Не мокрый – ослепительно белый: каждая песчинка совершенна, абсолютна, она изящно просачивается сквозь пальцы вместе с миллионом других песчинок – море совсем рядом. Первобытное, величественное, в мире не существует ничего, кроме моря и песка. Они вечны, и так же вечна их красота. В лицо мне дует восхитительный свежий бриз, и это я вызвал его, всего лишь тремя словами: я убью тебя.