Ужасный век. Том I
Шрифт:
Форт, а значит — помощь Вальверде, обменяли на одного погибшего и нескольких раненых. Да ещё имея чуть больше дюжины против всех пяти! Славно, но Ангус понимал: расслабляться рано.
***
Джамалутдин-паша мог только гадать, что произошло на площади, но результаты видел в полной мере. И выглядели они плачевно.
Толпа, согнанная проповедниками, уже отпрянула от лагеря. Наверное, сотни тел остались перед обозными телегами: более-менее ровно лежали полукругом, а большой кляксой — в середине. Пушка?
Никто не стремился помочь тем, кто ещё дышал. Израненные, обожённые и иссечённые кричали, молили о помощи, пытались ползти. Кто на четвереньках, кто — подволакивая не слушающиеся ноги. Хотя доберись они до домов, обрамляющих площадь — много ли толку? Кто позаботиться об их увечьях? Разве тут есть санитары?
Джамалутдин-паша испытывал горечь и отвращение. Такова любовь Сулима к верующим? Вот так он защищает народ? Проповедники погнали простой люд в совершенно бессмысленную атаку. Может, жрец думал, будто пролитая кровь распалит его паству пуще прежнего? В таком случае он ошибся. Толпа не обратилась в бегство, но отступила и роптала — совсем не удивительно.
— О златоликий! Во имя самого Иама, мы должны немедленно…
К сожалению, халиф видел эту картину в совершенно иных красках.
— Зверство! Святотатство! Оскорбление! О да, мы должны немедленно… должны немедленно раздавить поганых шакалов! Построить войско! Визирь, я прика…
Джамалутдин-паша привык всегда быть сдержанным, как принято при дворе — он теперь утратил самообладание и оборвал халифа на полуслове.
— Войско?! Вы видите здесь наше войско?
Какой бред, о великий Иам! Войско… Личная охрана для халифа и визиря — не более, а все эти простолюдины на площади войском являлись разве лишь в фантазиях вздорного юнца. Дождаться бы, пока приедет Валид — и вот тогда можно что-то решать, предпринимать…
— Простите меня, о великий повелитель. — Джамалутдин-паша всё же взял себя в руки, понимая, что никто другой здесь никакого порядка не наведёт. — Моя недостойная грубость вызвана лишь одной той великой болью, которую испытываю я, глядя на страдания ваших подданных. Должно вынести раненых, послать за лекарями, разбить лазарет. После мы с вами, Сулимом и, конечно же, предводителем Святого Воинства сумеем найти верную стратегию. Я полагаю, что переговоры…
— Переговоры!..
Визирь мысленно схватился за голову. Он невольно подал халифу идею, которая явно не обещала ничего хорошего.
— О мудрейший, покорнейше прошу выслушать: я имел в виду, что…
— Превосходная идея, Джамалутдин! Я проведу переговоры! Велю нечестивцам немедленно сдаваться!
— Иноземные псы склонятся перед вашей великой волей! — выкрикнул кто-то из прихлебателей халифа, увязавшихся за ним от дворца.
Визирь попытался вступить в полемику, но тщетно. Бурный поток абсурдно льстивых и восторженных воплей, столь греющих сердце правителя, было уже не остановить.
— Ваше мудрое слово усмирит подлецов!
— Сами ветра и светила повинуются вам!
— Явите милость, положите конец попранию святого!
Джамалутдин-паша
Он ведь не так уж плох сам по себе, этот юный халиф. Молодой, но в чём-то талантливый. Однако халифа делает свита, а какие люди составляют её нынче? Будь здесь мудрый Усман ар-Малави — сумел бы осадить правителя, да только где он… и Валид, как назло!
— О солнце великого халифата, нижайше прошу вас: давайте дождёмся…
Но халиф уже велел погонщикам выслать слона вперёд.
— Нет, о повелитель! Это опасно!
— Трусость тебе не к лицу, Джамалутдин. Мне же она чужда полностью! Эти шакалы не посмеют попытаться причинить мне вред. Впрочем, если бы и попытались… Пусть тебе будет спокойнее: я не стану приближаться вплотную. Расстояние велико. Видишь, где лежат убитые?
— О лучезарный, я советовал бы вам не приближаться более ни на один шаг. Это в самом деле очень опасно! Вы не должны рисковать!
Но облечённый высшей властью юнец, конечно, визиря не слушал.
Созерцая дальнейшие события, Джамалутдин-паша отчаянно старался убедить себя, будто видит кошмарный сон и вот-вот проснётся. События потекли с неумолимой предсказуемостью.
Слон, окружённый Святым Воинством, понёс халифа к лагерю наёмников. Возможно, правитель в самом деле не собирался приближаться ближе, чем на казавшееся безопасным расстояние: до черты, проведённой телами убитых.
Кто сказал глупцу, что наёмники стреляли по толпе с предельной дистанции? Откуда в его голове взялась уверенность в безопасности? Почему халиф даже не удосужился обозначить себя парламентёром?
Риторические вопросы. Если ответы и возможно было найти — то они всё равно потеряли смысл спустя мгновение.
Вспышка, вторая, третья, четвёртая — огоньки зажигались и тухли на обозных телегах Ржавого отряда, а приглушённый расстоянием грохот слился в один протяжный треск. Визирь с силой зажмурил глаза в безумной надежде, что если он не станет смотреть — то ничего и не случится.
Кто-то истошно заверещал. Кто-то в сердцах вознёс молитву Иаму. Кто-то разразился потоком грязной брани.
Визирь, не поднимая век, осел на землю. Зажал ладонями уши, не желая слышать происходящее столь же сильно, насколько не желал видеть. К сожалению, ему и без того стало совершенно ясно, что случилось.
От ужасной мысли, изгнать которую было невозможно, прихватило сердце. Стало нечем дышать, голова закружилась. Джамалутдин-паша потерял сознание и горько пожалел, когда оно всё-таки вернулось.
Над визирем склонились люди в позолоченных доспехах. Они шевелили губами, но слов не было слышно: только звон в ушах. С трудом повернувшись, Джамалутдин-паша увидел телохранителей халифа, спешно уносящих повелителя прочь на руках.