Ужасный век. Том I
Шрифт:
Кочующее с войны на войну войско, разумеется, объединяло непохожих.
Большинство происходило с раскинувшегося по ту сторону океана Ульмиса: такого огромного, что восточные пределы материка никому не были известны. Те люди родились в королевствах, возникших на месте Старой Империи, а потому говорили на более-менее похожих языках. С остальными выходило сложнее — но рано или поздно для каждого, кто заржавел, единственным отечеством становился отряд. Различия отходили на второй план, как и память о прежней жизни.
Какие только люди не попадались
Рекрутов не спрашивали о прошлом, довольно было имени — а далее из них предстояло делать солдат. Примером и поощрением пробуждать отвагу, муштрой прививать дисциплину, учить военному делу.
Чтобы бы ни выковал когда-то кузнец, вопрос один: достаточно ли изделию прочности, чтобы заржаветь целым, а не сломаться прежде. Недостатка желающих служить под началом Ржавого Капитана никогда не бывало, а вот способны на это оказывались немногие. Такой подход и сделал из «ржавых» войско, имеющее право называть себя непобедимым. И требовать соответствующей оплаты, разумеется.
Окончательно поборов утреннюю сонливость, Ангус обратился к сержанту, который ожидал распоряжений у его шатра.
— В полдень всем офицерам собраться у знамени. Подготовить лазарет, но разгружать только самое необходимое. Послать сержантов, которые говорят на мураддинском, в главный лагерь — за деревом. Дерево понадобится, а рубить тут нечего, и повозки разбирать мы больше не станем!
Ну вот, начало положено. Теперь Ангус, прежде одетый только в нижние штаны, начал приводить себя в порядок, чтобы выйти в лагерь. Правой руке командира важно подавать пример: нельзя показываться из шатра в абы каком виде.
В сорок два года Ангус удивительным образом выглядел и ощущал себя лет на десять моложе. Он был высок ростом, широк в плечах, весьма атлетичен. Лицо — типично гвендлское: широкое, с крупным носом и тяжёлым подбородком. Не самые утончённые черты, однако почти все женщины считали, что лейтенант хорош собой. Быть может, благодаря его роскошной вьющейся шевелюре — характерного для гвендлов медового оттенка.
Цвета отряда преобладали в одежде Ангуса — нелепо дорогой для походной жизни, крикливой и изобилующей излишествами, как у большинства опытных наёмников. У его сшивных шосс одна штанина была красной, а другая оранжевой. Декоративные разрезы, покрывавшие чёрный камзол с дутыми рукавами, обнажали оранжевую же подкладку. И гульфик — абсурдно огромный, само собой!
Ангус подпоясался, собрал волосы в хвост, набросил на плечи клетчатый красно-оранжевый плащ — несмотря на жару. Плащ, в отличие от всего прочего, имел особое значение.
Солнце уже поднялось довольно высоко, лагерь бурлил. Настроение у солдат было приподнятым. Все чувствовали: бой близок, а превыше славной драки ни один наёмник ничего не
Мимо прошли женщины — «обозные жёны», тащившие вёдра с водой. В другую сторону спешили смуглые рекруты из местных, ещё не заслужившие носить цвета отряда: они волокли пороховые бочонки. Справа доносились запахи полевой кухни, слева — бодрая песня, под которую солдатам было сподручнее разгружать повозки. Куда-то торопился отрядный лекарь Кресс, окруженный мальчишками-подмастерьями. Несколько солдат в клетчатых плащах водили брусками по волнистым клинкам двуручных мечей.
Цвета отряда мог носить каждый, кто прошёл подготовку и побывал в бою. Но такой плащ нужно было по-настоящему заслужить — его имел лишь каждый пятый-шестой, и у таких людей всегда находились дела поважнее черновой работы. Ветераны.
— …да отвяжись со своим Творцом Небесным! Вона, глянь на аззинийцев — скачут вокруг костра, аки обезьяны. И сами-то чёрные сволочи, шо демоны твои. А потеряли шестерых за год! Видать, не в плясках ихних да крестиках ваших дело…
— Дык то ж демоны им и помогают!
— А к чему? Поболе твоего видал земель, и кому только люди не молятся: поди разбери, что им помогает? Вона шо… Ты залезь на стену без доспеха, с одним крестиком своим на груди! Во тады и потолкуем за Творца Небесного. Слабо?
Чернокожие аззинийцы и правда оказались превосходными солдатами — хотя, даже по меркам крайне пёстрого войска, выглядели диковато.
Разговоры не стихали повсюду, и всё вращалось вокруг предстоящего штурма.
— Не, не нравятся мне мураддинские бабы, вот уж даром не надо. Страшные, как моя жизнь. А в Муанге девки хороши! Худющие только: жратвы полно, а все худющие, об кости бьёшься. Блажь какая-то, нихера не понимаю…
— Всё одно лучше бабы на Ульмисе: как уплыли, вообще жизни не стало.
— А мне мураддинки нравятся. Смугленькие!
— Дак ты сам на них похож.
— Чо? На бабу похож?!
— Да не, я ж не про то! Смуглый ты, говорю. Расслабься…
Ангус намеревался пройтись, чтобы осмотреть город при дневном свете: многочисленные шатры скрывали Фадл из виду. Однако до края лагеря не дошёл — из-за неожиданной встречи.
Игги уже никто не чаял увидеть живым. Этот красавчик был младше Ржавого Отряда — он и родился прямо в лагере, будучи сыном одного из самых матёрых ветеранов. Игги все любили: и как плоть от плоти «ржавых», и как надёжного солдата, и за задорный нрав.
Но теперь Игги был мрачен, и неудивительно — учитывая бурую от крови повязку, закрывающую половину лица.
После штурма приграничной крепости его сначала вовсе оттащили к мертвецам. Кресс ещё вчера не сомневался: оправиться от такой раны невозможно, Игги однозначно не жилец. Уж насколько все люди Шеймуса привыкли к смерти, вечно дышащей в ухо — но от этой потери у многих кошки на душе скреблись.
Однако Игги, всю дорогу без движения лежавший в телеге, сегодня уже сосредоточенно чистил песком ствол аркебузы — пусть молча и без привычной улыбки.