Узник гатчинского сфинкса

Карсонов Борис Николаевич

А потом случилось то, что, наверное, и должно было случиться. Здоровая тридцатилетняя баргузинская мещанка попадает под совершенно неотразимое обаяние ее вечного хлопотуна и защитника, элегантного и остроумного, к тому же холостого, Ивана Ивановича Пущина…

21 марта 1845 года Иван Иванович писал бывшему своему директору Царскосельского лицея Е. А. Энгельгардту:

«Три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм. Проехал на житье в Курган с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. …Не могу сказать Вам, чтоб его семейный быт убеждал в приятности супружества. По-моему, это новая задача провидению устроить

счастие существ, соединившихся без всякой данной на это земное благо. Признаюсь Вам, я не раз задумывался, глядя на эту картину, слушая стихи, возгласы мужиковатой Дронюшки, как ее называет муженек, и беспрестанный визг детей. Выбор супружницы доказывает вкус и ловкость нашего чудака, и в Баргузине можно было найти что-нибудь хоть для глаз лучшее. Нрав ее необыкновенно тяжел, и симпатии между ними никакой. Странно то, что он в толстой своей бабе видит расстроенное здоровье и даже нервические припадки, боится ей противоречить и беспрестанно просит посредничества; а между тем баба беснуется на просторе; он же говорит: «Ты видишь, как она раздражительна!» Все это в порядке вещей: жаль, да помочь нечем».

И вот, когда судьба столкнула их t^ete-`a-t^ete, утонченная натура представителя петербургского beau monde не устояла перед «мужиковатой Дронюшкой»… А после, когда стало очевидным, что наследника Пущину не избежать, состоялся «семейный совет». Дабы не усугублять нежелательные поползновения на «неравный брак», после весьма горячих дебатов было выработано к взаимному согласию компромиссное решение, принятое обеими сторонами: после разрешения от бремени Дросида Ивановна оставляет ребенка на воспитание Пущину, покидает Ялуторовск и возвращается к своим в Баргузин. Именно после этого 7 июля 1849 г. Дросида Ивановна и продает свой дом в Кургане. А 4 октября 1849 года родился мальчик. Несмотря на весь свой демократизм, Пущин не мог побороть аристократические предрассудки своей среды и усыновить его, хотя друзья многажды советовали ему это сделать. Крестил младенца Николай Васильевич Басаргин и, как его крестный отец, отдал ему и свое имя и свое отчество.

В метрической книге сын Дросиды Ивановны и Пущина был записан как Васильев Иван Николаевич. (Так он именовался до записей его в купеческое сословие, когда фамилия Васильева была заменена фамилией Пущина).

Спустя несколько месяцев Дросида Ивановна, согласно уговору, навсегда покидает Ялуторовск. Деньги же, вырученные за дом, она передала Пущину.

Впрочем, вот как об этом пишет сам Иван Иванович в письме Наталье Дмитриевне Фонвизиной от 4 июня 1855 года:

«…Есть письмо от известной вам дамы… Дросиды Ивановны… Когда в 850 году… я отправлял ее с казаком Пежемским в свою сторону… она вручила мне, кроме Вани, свой капитал за десять процентов в год. В продолжении пяти лет я уже процентами уплатил ей половину капитала и делал это в том убеждении, что она беззаботна насчет своей фортуны».

* * *

Итак, краткое резюме. По приезде в Курган Кюхельбекер поселяется в доме школьного учителя Николая Петровича Рихтера, что подтверждается его собственным свидетельством.

Вскоре Юстина Карловна Глинка, сестра Кюхельбекера, покупает ему в городе Кургане, по улице Троицкой, дом, в который 21 сентября 1845 года он и переезжает. Обоснование: дневник Кюхельбекера и подлинное письмо Владимира Глинки к Дубельту о покупке дома в Кургане.

После смерти Кюхельбекера и отъезда Дросиды Ивановны из Кургана, она продает свой дом курганскому мещанину Василию Федоровичу Романову. Обоснование: купчая крепость на дом.

На поселении в самом Кургане (а не в уезде) Кюхельбекер прожил без нескольких дней 11 месяцев, и ни одного дня не жил в деревне. Обоснование: письмо Дросиды Ивановны дочери и официальные документы о приезде и выезде из Кургана.

И последнее. Все-таки, откуда

вдруг «обнаружился» в Смолино домик Кюхельбекера? Имеются ли хоть какие-нибудь документальные подтверждения, что именно в этом доме он жил? Никаких. «Определили» дом по слухам. В 1907 году умерла в Смолино одна неграмотная старушка. У нее был внук, которому в год смерти бабки было 9 лет. В 1925 году, к 100-летию восстания декабристов, он и сказал заведующему артелью «Новый быт», на досуге занимавшемуся краеведением, что знает, в каком доме жил в Смолино Кюхельбекер.

— А откуда вы знаете?

— А мне бабка сказывала.

Вот и все. Видите, с какой непостижимой простотою и с каким легкомыслием мы иногда позволяем себе обманываться, соглашаясь выдать желаемое за действительное.

Домик декабриста и поэта В. К. Кюхельбекера чудом сохранился до наших дней. Его современный адрес — ул. Куйбышева, 19. Недавно домик взят под государственную охрану как историко-архитектурный памятник республиканского значения. В нем намечено разместить литературно-мемориальный музей Кюхельбекера.

ВЕЧЕР У ДУРАНОВЫХ

В доме надворного советника Дуранова играли в карты. Шла четвертая неделя великого поста. Мартовские ветры выстудили зимний уют городка. А тут тяжелые шторы из плюша, дрова в печке потрескивают, пахнет кофием и недавно выбитыми на морозе половиками. Над круглым столом — лампа-семилинейка, со стеклом и железным абажуром.

— …Э, не скажи, не скажи, Александр Иванович! — неожиданно и громко, на все зало, сказал Башмаков, дотоле помогавший жене и теще Дуранова раскладывать пасьянс.

— То есть, как это? — вскинулся хозяин от своего столика. — Вы полагаете?..

Взгляд нагловат и значителен.

Падающими шажками Башмаков не спешно подошел к нему сзади, ткнул закопченным желтым пальцем в свежий подбородок.

— Petite mis`ere! [28]

— Что? — смешался Дуранов, перебирая карты. Руки тряслись, и толстые враз вспотевшие пальцы не слушались.

— Прикуп? — подозрительно покосился на Дуранова Логинов.

— Беру, — сказал Дуранов.

28

Карточный термин, означающий игру без взяток (франц.).

Столоначальник Земского суда Василий Александрович Поникаровский заерзал на стуле, узкое лицо с бледными губами хищно вытянулось, запавшие глаза забегали.

— Мой ход, — послышался его вкрадчивый шепот.

— А ведь, ей-ей, поймают, Александр Иванович, а? — Это сказал поручик Попов, командир местной инвалидной команды. Он был без карт, на сдаче, и теперь, неловко перегнувшись над столом, напоминал собою поджарого сеттера, взявшего стойку.

— А позвольте-ка теперь по червям! — и в тонких пальцах Поникаровского светлой змейкой сверкнула семерка. Логинов поспешно сбросил туза пик.

— Игра проиграна! — Башмаков закашлялся, долго и шумно сморкался и, махнув комом платка за плечо Дуранова, зашаркал в свой угол.

— Не повезло! — весело заметил Логинов.

— Канальи! — прошептал Дуранов. — Вам только попадись, своего не упустите…

— Как можно-с, Александр Иванович!.. — с притворной обидой заговорил Поникаровский.

Дуранов бросил оставшиеся карты, как кости, вроссыпь, уперся длинным взглядом в прилизанный пробор своего vis-`a-vis. И тут ехидная ухмылочка Поникаровского стала куда-то сползать в сторону, в сторону, пока не сгасла в прикусе. И вот уже он строг и почтителен, и глаза его по-собачьи преданно и выжидательно замерли, меж тем как пальцы, длинные, нервные, четко и упруго выхватывали и выхватывали из колоды карты и стремительной струей обдали ими полукружье стола.