Узник зеркала
Шрифт:
— Где все книги? Раньше две-три всегда лежали на прикроватной тумбочке, несколько томов — в кресле, в котором ты сейчас сидишь, и целая груда — в том углу, — указал концом трости Колдблад. — Сейчас я не вижу ни одной.
— Вы наблюдательны. Я попросила отнести их обратно. Я больше не хочу читать. И вас видеть я тоже больше не хочу. Пожалуйста, оставьте меня.
— И вам больше неинтересно, зачем вы здесь, в Колдфилде?
Оливия снисходительно улыбнулась. Граф обратил внимание, как разительно изменился ее взгляд: он был уже не метущийся, поверхностный, дерзкий и испуганный, но прямой, отстраненный и бесстрашный. Так мог смотреть только тот, кто стоял одной ногой в могиле.
— Уже нет, —
— Ты была в подземелье, — ледяным тоном констатировал граф. — Невзирая на мои запреты, ты все-таки…
— И нашла там трупы, — бесцеремонно перебила Оливия. — Почему бы вам не сказать мне прямо: вы собираетесь убить меня?
Тишина, повисшая в комнате, была настолько осязаема, что хотелось стряхнуть ее с кожи. Колдблад медленно опустился на колени перед креслом, не сводя с нее глаз. Кем была эта девушка перед ним? До этого он знал жестокую, расчетливую, избалованную пустышку, чье сердце могло сберечь Себастьяну жизнь, но теперь, увидев скрытое, он осознал, что холод, подарив ему силу, сделал его слепым. Он выбрал раскаявшееся сердце — неправильное сердце. Он прогадал.
— Как меня называют в окрестностях Роузвилла и Гилдхолла? — вдруг спросил Колдблад.
Оливия непонимающе нахмурилась:
— Вас? Тот-Кто-Живет-На-Холме. А что?
— Что говорит легенда?
— Какая именно? Их много. В основном, что Тот-Кто-Живет-на-Холме ест детей, которые плохо себя ведут. Или похищает новобрачных девушек. Что он…вы… бессмертны, что чудовищно уродливы, — она пожала плечами. — Что Тот-Кто-Живет-На-Холме властвует на стужей. Мне продолжать?
— Не стоит. Но я вам подскажу: кое-что из произнесенного вами верно, — сказал граф.
— Что вы чудовищны уродливы? — несмотря на неподходящий момент, не удержалась, чтобы не съязвить Оливия, все еще не понимавшая, к чему он клонит.
— Не это, — сухо ответил граф. — Последнее. В других частях света меня называют не Тот-Кто-Живет-На-Холме, но Хранитель севера, или Ледяной Король.
— Ледяной Король? — недоверчиво переспросила Оливия.
— Да.
— Мифическая фигура, создающая зиму?
— Да.
Отведя взгляд в сторону, Оливия подумала, какие удивительные формы способно принимать безумие. Знатный, образованный человек, граф, убежден, что он колдун, властвующий над холодами. Она всегда подозревала, что Колдблад плохо ладит с рассудком и, когда этому нашлось подтверждение, ощутила скорее облегчение, нежели шок. На самом деле, это была примерно та правда, на которую она настроилась и которую ожидала услышать. В Колдфилде, в этом уединенном, промозглом поместье, раздираемом северными ветрами, не мудрено сойти с ума и вообразить, что зима хочет тебе покориться. Оливии вспомнилось, как страстно раньше она желала любви графа — как давно это было! — и она задалась вопросом, на что была бы похожа любовь такого человека: вылечила ли бы она его разум или, напротив, стала бы маниакальной одержимостью? Все эти мысли пронеслись одновременно, как стая перелетных птиц, и, не задерживаясь, оставили ее пустой.
— Ты не веришь мне, — граф был как всегда проницателен.
— Это имеет значение?
— Да.
Поднявшись на ноги, граф сделал шаг назад и остановился точно в центре комнаты.
— Постарайся держать себя в руках.
— Обещаю не падать в обморок.
Колдблад чуть-чуть ударил концом трости об пол, и в разные стороны от места удара по полу поползли голубоватые трещины. Достигнув плинтуса, они перекинулись на стены и там встретились на потолке, образуя причудливую паутину. Оливия перестала дышать. Колдблад стукнул тростью второй раз,
========== Глава 12 ==========
Вечером, когда Ката по привычке срезала путь через фамильную галерею Колдбладов, она услышала то, чего ожидаешь услышать в Колдфилде меньше всего: звонкий детский смех. И замерла на месте. Нет, этот захлебывающийся хохот не мог принадлежать Себастьяну: тот всегда смеялся робко и хрипловато из-за хронически воспаленного горла — но, хотя Ката сразу это поняла, она все же машинально окликнула своего воспитанника.
— Себастьян!
— Тьян… Ян… — толстые стены ответили ей протяжным эхом. Портреты поколений Колдбладов на стенах не сводили с нее пристальных глаз. Ката нахмурилась.
— Себастьян… это ты?
И снова коридор подхватил дрожание ее голоса и унес вдаль, разбивая его на отдельные созвучия о каменные стены. За окнами заливалась заря, и в закатном отблеске багряный ковер походил на застывшее море крови. Ката ускорила шаг. В ушах стучало, но даже этот стук не заглушил повторного взрыва хохота. Так дети хохочут из-за щекотки: истошно громко, со вскрикиваниями и повизгиваниями и с короткими паузами, необходимыми, чтобы набрать воздуха в легкие.
— Где ты? — громко спросила няня.
— Где ты… э-ты… э-ты… — точно с издевкой передразнила ее галерея. Лица на портретах ухмылялись в лучах заходящего солнца. Ветер дул и свистел из всех щелей.
Ката сама не знала, кому адресовала свой вопрос: все еще Себастьяну или невидимому ребенку, прячущемуся в одной из ближайших комнат. Внезапно она поймала себя на том, что ей совсем не страшно: наоборот, по позвоночнику ползут мурашки предвкушения, а сердце сжимается подобно сердцу именинника, ожидающего сюрприз. С ней ведь никогда ничего не происходило. Ее жизнь текла как по накатанной, оставляя ей роль наблюдателя, которому никто не даст пера, чтобы вписать свою строку в книгу судеб. И теперь Ката почувствовала себя так, словно ее позвали на сцену из зрительного зала. И поскольку она жила по совести и доверяла провидению, она откликнулась на этот зов. В ней зародилась надежда.
Словно в ответ на ее решимость из-за угла шагнул незнакомый кудрявый мальчик в светло-коричневом костюме. Он остановился посреди прохода, сложив руки на груди, и, беззубо улыбаясь, смотрел, как она подходит ближе, подбадривая ее нетерпеливыми жестами. При свете солнца его волосы горели золотом.
— М-малыш… — Ката облизнула пересохшие губы. Ей захотелось взяться за стену. — Откуда ты тут взялся?
Он чуть склонил голову набок, словно ему был известен какой-то секрет, и властно протянул ей ладошку:
— Идем со мной.
Глядя на протянутую ладонь, Ката на миг заколебалась. Наивная улыбка могла обмануть кого угодно, но не ее: в широко-распахнутых янтарных глазах явственно читались прожитые годы. С лица мальчика смотрели глаза старика. «Что-то здесь не так» — зашептал внутренний голос, но Ката не стала его слушать. Не теперь. После той ночи в оранжерее, что-то в ней надломилось. Собственное плотное, неуклюжее тело стало стеснять ее, как вещь, севшая после стирки. Вдобавок она никак не могла уложить волосы. Прежде ей хватало минуты, чтобы ловко собрать их на затылке, теперь сколько она ни старалась, получалось нелепо. Она начала проводить у зеркала вдвое больше времени, и чем больше она вглядывалась в свое отражение, тем более отталкивающей находила свою наружность. Ах, если бы можно было как-то исправить этот нос-картошкой, сделать его тонким и изящным, как у Оливии… Что, как не нос — фундамент красоты лица? Но это пустые мечты. Как говорила покойная матушка, горбатого могила исправит.