Узник
Шрифт:
Около минуты стояла тишина, затем Трошин поморщился и сказал, – не доверяю, я Матвейке. Чует моё сердце, какой-то он подозрительный. Последний раз, пошёл в город к связующему, вернулся без информации, а лицо светилось.
– Товарищ командир, может не брать Матвейку? – уточнил Иван.
– Никак без этого рыжего чёрта, он дорогу короткую знает, – покивал Трошин.
– Ничего подозрительного за ним не замечал, – спросил Илья Михайлович.
– Шебутной он больно, товарищ командир, а в остальном вроде как все, – ответил Иван.
– Ладно, вся инструкция перед выходом на задание.
– Есть, поспать! – Иван встал и собрался на выход, как Трошин произнёс.
– Погоди, Ваня. Ты бы простился с матерью и сестрёнкой, кто знает, когда свидитесь. Я дал приказ, сегодня вывести всех женщин и детей в тыл. Другого момента, боюсь не будет, обложили нас фрицы, Ваня.
– Спасибо товарищ командир, – тихо произнёс Иван, натянул кепку и пошёл к выходу.
Дед Семён запрягал лошадей. В отряде он был, вроде старшины и отвечал за отправку людей в тыл. Людей набралось, три повозки. Иван подошёл и спросил.
– дед Семён, довезёшь?
– а куда я денусь, доедем. Завтра будем в Людиново, а там решат, куда твоих, – с улыбкой сказал дед Семён, похлопывая по плечу Ивана.
Людиново – небольшой городок в Калужской области, который находился в тылу. Иван подошёл к матери с сестрой и молча посмотрел в глаза Антонины Тимофеевны.
– Прости, мама, я должен остаться, – сказал Иван.
– береги себя, сынок, – еле проговорила мать, голос её дрожал, глаза наполнились слезами.
Иван присел на корточки, обнял сестру, поднял на руки и усадил в повозку. Дед Семён, дёрнул за вожжи и крикнул, – Антонина догоняй! Ваня, подошёл к маме, обнял, и сказал – мама, я вернусь!
Наступил вечер, Иван сидел у костра и обугленной веткой перебирал угольки. Его жизнь разделилась на две части, одна осталась в прошлом, в которой была большая семья, другая – война. За пару месяцев, что он находился в отряде, друзей так и не появилось, кроме Трошина, который ему стал близок. Иван смотрел на огонь, а мысли были о скором задании.
«Это моё первое задание, а вдруг не получится, а если с немцем придётся встретиться? Одно дело по бутылкам стрелять, а то человек. Да, какой, он человек? Фашист, выстрелю, если потребуется. Гады засели в нашем городе, наверно в нашей хате, какой-нибудь штаб устроили. Как же батя с братом! Уж четыре месяца прошло, не одной весточки».
Все эти мысли крутились у Ивана в голове и только утешало то, что рядом будет Трошин, который для него служил примером храбрости.
– Не спится, Ваня? – сзади стоял Трошин. Илья Михайлович был высокого роста с русыми волосами и ярко-голубыми глазами. На плечах у него свисал белый тулуп, а в руках держал чёрно-белую фотографию.
– Заснёшь здесь, – ответил Иван.
– А ну, двигайся, посижу с тобой, – подвинув Ивана к середине бревна, протянул фотографию.
На фотографии был сам Трошин, женщина и молодой человек.
– Мои, Вань! Мама и братишка Костик. Так вот Вань, нет их уже. Расстреляли их фашисты под Брестом, всю деревню, суки сожгли, – на эмоциях сказал Трошин, сжимая от злости скулы.
– Нет у меня больше никого, один, я остался. Отчим, ещё до войны умер, дед в первую мировую погиб, бабушка тоже не дожила. Где-то есть дядька,
Иван смотрел на фотографию, а сказать, нечего было. Он протянул её Трошину и сказал, – вместе, Илья Михайлович, гадину бить будем. Трошин взял фотографию и засунул в карман гимнастёрке.
– Я когда тебя увидел, ты мне братишку напомнил, вы же одного возраста. Он тоже такого же роста и тёмненький, как ты. Непохож, на меня был. Сегодня моему Костику, исполнилось бы семнадцать. Всегда говорил, вырасту, стану ветеринаром. Бывало, сядет в сарае с гусями, курами, и разговаривает с ними, а они как будто, слушают его. Больше всех любил лошадей, мог часами вокруг них крутиться, – что-то я, разговорился, сказал Трошин, достал папиросу и прикурил.
– Мы с братом, совсем разные, – сказал Иван. Я больше бате помогал, люблю с железками копаться, построить чего-нибудь, а Санька по дому. Есть у него, Илья Михайлович, одна страсть, любит рисовать. Уйдёт за реку на полдня, сидит и пялиться на деревья и рисует что-то себе.
– Трошин засмеялся, – пишет Ваня! Картины пишут, а не рисуют. Выгоним немца, возьму тебя с собой в Ленинград, приучать к искусству буду. Был в Ленинграде?
– Да, какой там! Один раз в Москве бывал с матушкой, и всё.
– в Ленинграде красиво? – спросил Иван.
– Не то слово, Ваня. Очень красиво, но прохладно. Обложили немцы Ленинград, в кольцо взяли, – с горестью сказал Трошин.
– Так и до Москвы доберутся, – вздохнув, сказал Иван.
– Ты прекрати мне это, погоним немца, товарищ Сталин сказал, – Трошин встал, отошёл, от костра и негромко произнёс вслух.
– Сталин сказал! Бойцов и техники не хватает, а они там в Кремле, только и делают заявления.
– Что, товарищ командир, не расслышал, – крикнул Иван.
– Ничего Иван, мысли вслух, через час у меня, да рыжего найди, – бросив папиросу, Трошин удалился к себе в землянку.
Минут пятнадцать, Иван ходил по лагерю, искал Матвейку. Проходя мимо бойцов, которые занимались чисткой винтовок, спросил, – мужики, Матвейку не видели? – Да, чёрт его знает, где его носит, – ответил боец. Другой смекнул, – Вань, посмотри в конюшне, он часто там ошивается, может, в сено зарылся, да сон сладкий видит, как его Любка прижимает. Раздался громкий смех! Любка – повариха, которая не захотела эвакуироваться, осталась в лагере с бойцами. Девушка была пышных форм, а Матвейка крутился возле неё. Та тоже флиртовала, может быть, по этой причине и осталась.
Иван зашёл в конюшню, прошёл мимо лошадок, остановился возле крайней и стал её гладить по морде. Недалеко, в копне сена, появилась рыжая голова. – Ах ты сукин сын, я тебя ищу, а ты здесь прохлаждаешься, – крикнул Иван. Один хоть, али с Любкой?
– Один, – вылезая из сена, пробормотал Матвейка.
– Пошли, нас командир ждёт, или все мозги проспал? – Иван впервые показал свой характер.
– Есть, товарищ Рогов, – съязвил Матвейка.
Подходя, к командирской землянке Иван с Матвейкой встали как вкопанные. Перед входом стоял красноармеец с винтовкой.