Узурпатор

Мэй Джулиан

— Все! — Она втоптала мошку в пыль босыми огрубелыми ногами. — Я прибила эту дьявольскую тварь! — Она промыла засиженное место прохладной водой и дала ему попить, затем прижала его голову к своей груди, нежно баюкая. Подошел дед, неся двух убитых кроликов, и насмешливо взглянул на него. Женщина и бровью не повела.

— С тобой все в порядке?

— Да.

— Укусов больше нет? Камушки не беспокоят?

— Нет. Дай воды.

Она снова дала ему напиться, подложила глиняное судно. Айзек тем временем освежевал кроликов и насадил их на вертел. Запах жареного мяса вызывал

у него слюну. Теперь он мог сам жевать и глотать и очень огорчил Голду, решительно отказавшись кормиться рот в рот: как только она начинала к нему приставать, он плотно стискивал челюсти.

— Сегодня — полнолуние, — сообщила женщина. — Может, хочешь на воздух? Будем с тобой спать на траве, а дедушка — в пещере.

— Нет, — отрезал он.

— Воля твоя. Но дедушка говорит, что нынче особенная ночь. — Глаза ее сияли, она тряхнула жесткими, как пакля, волосами. — После ужина тебя ждет сюрприз!

У него защемило сердце. Полнолуние и весна…

— Какой месяц? — спросил он.

Она, не расслышав, наклонилась к нему, и он повторил:

— Какой… теперь месяц?

Зловредный старик тоже повернул к нему голову.

— Мы называем его «май», ваше божество! У тану — время Великой Любви. Помнишь небось лунные ночки? Но теперь вам каюк. Всех вас, ублюдков, смыло потопом. С прошлой осени на Керсике не было ни одной Летучей Охоты. Слава Богу, избавились.

— Я говорила, дедушка, — спокойно заметила Голда, — а ты не верил.

— Конечно, не верил, — пробормотал Айзек Хеннинг. — Потому что ты безмозглая шлюха. Но тут ты оказалась права.

— А еще я говорила тебе, что мой Бог очнется. — Она смерила старика тяжелым, угрюмым взглядом. — Скоро он совсем поправится.

Айзек вновь нагнулся над костром.

— Ага, сможет своей деревянной рукой вшей давить и жопу сам себе подтирать! — Он злобно ощерился. — Ха-ха-ха!

— Хватит, дедушка!

Старик испуганно зыркнул на нее.

— Шуток не понимаешь, корова!

Они поужинали. Снаружи доносилось пение птиц; солнце явно не желало уходить с небосклона. Голда собралась к водопаду помыться.

— Когда вернусь, дедушка, чтоб духу твоего здесь не было. Забери свои манатки и ступай ночевать в дупло пробкового дуба. Если вздумаешь подглядывать — тебе же хуже будет!

Айзек проводил ее взглядом, бормоча невнятные проклятья. Потом со вздохом свернул свою подстилку, закатав в нее кремень, бутыль с водой, краюху испеченного в золе хлеба и три ножа из небьющегося стекла для резьбы по дереву.

— Ну, ваше божество, нынче вам попотеть придется, — заявил он, склоняясь над распростертым на земле калекой, — моей внучке майский хмель в голову ударил!

Он закашлялся от смеха и сплюнул. Зловонный сгусток мокроты шмякнулся в нескольких сантиметрах от божественно прекрасного лика.

— Кто такая Голда? — проговорил он с невероятным усилием. — Кто… она такая?

— Ха-ха-ха! Желаете знать, куда бросили семя? Что ж, законное любопытство. К вашему сведению, ее бабка вам почти родня… Когда я попал сюда, то поначалу работал на плантациях Драконовой гряды, и послали меня как-то раз пасти стадо. Бреду по склону, гляжу: дитя лежит. Полукровка,

рожденная одной из ваших человеческих наложниц и оказавшаяся фирвулагом… Такое иногда случается, вам это не хуже меня известно. Вообще-то их принято возвращать маленькому народу, но там, на Авене, фирвулагов нет, вот и оставляют ребятишек где попало… Словом, я ее нашел, принес к себе в хижину, вскормил молоком антилопы. Поначалу мне было просто интересно смотреть, как она растет. Девчонка сызмальства могла превращаться во всяких тварей и читала мои мысли. Она быстро сообразила, что я стосковался по женщине, и поторопилась созреть. Тело у нее оказалось точь-в-точь как у наших баб.

— У Голды? — спросил Бог.

— Да нет, до Голды еще далеко… Сначала она была несмышленым дитем, потом стала мне прислуживать, а уж после… Вы всех женщин себе оставляете, а нам, голошеим, что делать? Короче, когда девчонка в пору вошла, я ее повалил. Она меня любила, и нам было хорошо вместе. Я назвал ее Боргильдой в память об одной своей милашке, там, в Содружестве. Та Боргильда красивая была, и эта все прихорашивалась, чтоб мне понравиться. Как-то увидал ее у меня один парень и решил тоже попользоваться. Отдубасил я его как следует, а он возьми и донеси надсмотрщику. Но когда серые за нами пришли, нас с Боргильдой уже и след простыл. Перевалили через Драконову гряду, смастерили лодку из шкур под небольшим парусом и приплыли на Керсик. А потом она родила ребенка и умерла.

— Голду?

— Ну что заладил — Голду да Голду! В этот раз я назвал девчонку Карин. Она тоже быстро выросла, и мы поселились в деревне первобытных, тут, на острове. Карин была уже ближе к фирвулагам, чем к нам, и это отпугивало местных парней. Да и меня они побаивались. Словом, жили мы не тужили. Потом Карин родила дочку, твою Голду. Как-то ночью налетела Летучая Охота из Мюрии — тану прежде часто наведывались на Керсик — и всю деревню с землей сровняла. Уцелели только я и маленькая Голда. Мы спрятались вот здесь, в пещере… Давно это было…

— А когда Голда подросла, ты тоже взял ее? — медленно выговорил Бог.

Айзек попятился, как громом пораженный, споткнулся о свой узел и растянулся на каменном полу.

— Нет, нет! Ее я не трогал!

Тяжело дыша, он зарылся поглубже в скатанный мех. В тусклом свете блеснуло сапфировое лезвие, приближаясь к узорчатой застежке золотого торквеса на горле Бога.

— Проклятый ублюдок! — прошипел старик. — Сколько лет я мечтал прикончить хоть одного из вас!

— Что ж ты медлишь? — спросил Бог.

Айзек Хеннинг костлявыми пальцами стиснул рукоять ножа.

— Ненавижу! Ненавижу тебя! Ты разрушил все, всю нашу жизнь! Но теперь тебе тоже конец! Всем нам… — Старческое тело внезапно свело судорогой; Айзек выронил нож, закрыл лицо руками и зарыдал.

Вошла Голда — высокая, вся сверкающая чистотой и совершенно голая, только в волосы вплела дикий апельсиновый цветок.

— Глупый старик, я же велела тебе убираться! — Она улыбнулась Богу и пояснила: — Дедушка один раз попробовал меня обидеть. Я тогда еще совсем маленькая была, но сумела его проучить. Покажи Богу, дедушка.