Узы крови

Мэрфи Уоррен

— Может, еще не поздно, — хмыкнул Мэнген. — Ну, значит, договорились.

Завтра на пресс-конференции.

Ладно, он пойдет, но будь он проклят, если пойдет без своего корейца. Сам президент Соединенных Штатов сказал, что старый пень сумеет защитить Мэнгена, а Мэнген не может не верить своему президенту. Как его там... а, да, Чиун. Пусть этот Чиун всюду за ним и ходит.

Кроме того места, куда он собирается сегодня вечером.

Что ни говори, а старый пень умел-таки обращаться с подчиненными. Дрейк Мэнген не мог

этого не признать.

После того, как Мэнген освободил кабинет, Чиун решил: неплохо бы на двери что-то нарисовать. Он велел секретарше послать за заведующим отделом покраски автомобильных корпусов.

Дверь оставалась открытой, и Мэнген слышал весь разговор, сидя у стола секретарши.

— Нарисуешь на двери новую надпись, — распорядился Чиун.

— Я не разрисовываю дверей, — ответил заведующий отделом.

— Погоди. Ты художник или нет?

— Да. Я отвечаю за внешний вид автомобильного корпуса.

— Но то, о чем я прошу тебя, гораздо легче, чем раскрасить машину!

— Нет, ни за что! Красить двери не входит в мои обязанности, — вконец разгневался заведующий отделом.

— Кто тебе это сказал? — поинтересовался Чиун.

— Профсоюз. В трудовом договоре сказано: дверей я не крашу.

— Это указание отныне теряет свою силу, — сказал Чиун. — С сегодняшнего дня ты отвечаешь за разрисовывание дверей для меня. Начиная вот с этой.

— С какой это стати? И кто вы, вообще говоря, такой?

— Я Чиун.

— Ну хватит, я ухожу, — сказал заведующий отделом. — И в профсоюзе немедленно об этом узнают.

Со своего места в приемной Мэнген услышал сдавленный стон. Он вытянул шею и заглянул в дверь. Старый кореец, страшно подумать, выкручивал заведующему ухо.

— Я хочу, чтобы краска была золотой.

— Да, сэр, да, — бормотал заведующий. — Я уже иду за краской.

— Даю тебе пять минут, — сказал Чиун. — Через пять минут не вернешься, приду за тобой сам. И вряд ли тебе это понравится.

Заведующего отделом как ветром сдуло. Лифт не торопился явиться на зов, и он пешком рванул вниз по лестнице.

На Дрейка Мэнгена это произвело большое впечатление. Надо же, выкручивание ушей как метод улаживания трудовых отношений! А ему и в голову не приходило прибегнуть к нему в своих многотрудных борениях с профессиональным союзом.

Говорят же, век живи — век учись.

Теперь дверь, из-за которой разгорелся сыр-бор, была закрыта. Заведующий отделом, стоя перед ней на коленях, выводил последние буквы надписи, сочиненной Чиуном.

Она гласила: «ЕГО ВНУШАЮЩЕЕ СТРАХ ВЕЛИКОЛЕПИЕ».

Мэнген рассудил, что Чиун, пока художник не закончит, из кабинета не выйдет, и, прытко подойдя к лифту, нажал кнопку вызова.

— Уходите, мистер Мэнген? Я предупрежу Мастера Чиуна.

— Нет! Не делайте этого!

— Но он — ваш телохранитель!

— Только не сегодня. У меня очень важная деловая встреча. Передайте ему — увидимся утром.

Лифт

открылся, и как только Мэнген ступил внутрь, его секретарша связалась с Чиуном по интеркому:

— Мастер Чиун, мистер Мэнген только что ушел. Я думаю, вам следует знать об этом.

Чиун распахнул дверь, помедлил, чтобы прочитать надпись, и снисходительно потрепал художника по голове.

— Что ж, неплохо, — сказал он, — конечно, учитывая, что ты белый. Я буду иметь тебя в виду, если потребуется еще что-нибудь сделать.

— Ладно-ладно. Только без рукоприкладства, идет?

— Это будет зависеть от твоего поведения, — сказал Чиун. — И не забудь про звезды под надписью. Мне нравятся звезды.

— Будут, будут вам звезды, не сомневайтесь.

Дрейк Мэнген припарковался перед высотным многоквартирным домом поблизости от набережной Сен-Клер, что проделывал почти каждую среду с тех пор, как женился.

Он поднялся на лифте в роскошную квартиру — пентхаус, которую снимал для своих любовниц. Они время от времени менялись, но квартира всегда была одна и та же. Поселять там любовниц стало у него как бы традицией. Ему нравилось втайне думать, что по натуре он традиционалист.

Он ногой закрыл за собой дверь и крикнул:

— Агата!

Интерьер был решен в наидурнейшем вкусе, вплоть до мебели в зебровидную черно-белую полоску и картин с клоунами по черному бархату на стенах, но залитое мягким светом пространство благоухало любимыми духами Агаты, терпким ароматом порока. Одного вдоха было достаточно, чтобы заботы дня забылись как дурной сон, и Мэнген почувствовал, как забродили в нем соки.

— Агата! Папочка дома!

Молчание.

— Детка! Ты где?

Он скинул пальто на одно из отвратительно полосатых кресел. Дверь в спальню была чуть приоткрыта, и теплый свет, слабее, чем от свечи, сочился оттуда.

Значит, она в спальне. Отлично. Не придется терять полвечера на болтовню.

Болтовни ему хватает и дома. Болтовня — это единственное, что ему там перепадает.

— Что, детка, греешь мне местечко?

Он распахнул дверь.

— Вот умница. Ну, иди к папочке.

Но Агата не подняла головы. Она лежала на спине в шелковой красной пижаме и смотрела в потолок. Закинутая за голову рука спрятана под светловолосой гривой. С края кровати свисает нога.

Казалось, она следит за мухой, которая кружила над ее непомерным бюстом.

Ничего подобного. Мэнген видел, как муха приземлилась на кончик длинного носа Агаты, а та даже не поморщилась. Даже не моргнула.

Он шагнул к ней и тихо позвал:

— Агата?

Позади него захлопнулась дверь. Прежде чем повернуться, Мэнген наконец заметил дыру в красном шелке пижамной рубашки. Дыра выглядела так, будто ее прожгли сигаретой, однако с сердцевиной тошнотворного цвета сырого мяса, а вокруг по красному шелку расползлось пятно еще краснее, чем щелк.