В балканских ущельях
Шрифт:
— Я не знаю этих людей, пропусти меня! — И сделал несколько шагов к выходу.
Я заступил ему дорогу.
— Будь ты навеки проклят! — с этими словами он отступил.
В руке блеснул нож, он замахнулся на меня, но кузнец перехватил руку и загнул ее назад.
— Собака! — прошипел он и обернулся к нему.
Я оказался сзади. Заломив ему обе руки, я сжал ихтак, что он не смог и пошевелиться.
— Дай веревку или канат! — крикнул я кузнецу.
— Этот номер у вас не пройдет, — шипел незнакомец в
Так называемый «купец» силился освободиться, но напрасно. Какие-то мгновения он пытался достать нас ногами, но кузнец проворно выполнил мое распоряжение и связал его по рукам и ногам.
— Так, — удовлетворенно проговорил он, уложив пленника на пол, — полежи-ка так же, как лежали мы с женой, связанные твоими сообщниками!
— У меня нет никаких сообщников! — сипя, выдавил тот.
— Ну нам-то лучше знать.
— Я требую, чтобы меня немедленно освободили!
— Куда спешить?
— Вы обознались, я — честный человек.
— Докажи!
— Пойдите в Енибашлы!
— Ага, это недалеко. А к кому там?
— К красильщику Бошаку.
— Знаю такого.
— И он меня знает. И он скажет, что я не тот, за кого вы меня принимаете.
Кузнец взглянул на меня вопросительно. Я же ответил ему:
— Так быстро мы не успеем. Давай лучше посмотрим, что у него в карманах.
Мы обыскали его, сопровождаемые руганью и многообещающими взглядами. Обнаружили приличную сумму и обычные вещички, которые есть у каждого, и засунули все обратно в карманы. Кузнец, более доверчивый, чем я, спросил:
— Эфенди, мы не ошиблись?
— Нет, я уверен. Даже если мы ничего не найдем, нужно задержать его. Надо осмотреть и лошадь.
До сих пор жена вела себя спокойно. Но когда заметила, что мы собираемся уходить, спросила:
— Мне за ним последить?
— Будь добра! — попросил ее муж.
Она поднялась со своей лежанки, зажгла несколько лучин и сказала:
— Идите спокойно. Если он попытается пошевелиться, я подожгу его. Я больше не хочу валяться в темной дыре.
— Мужественная девочка! — проговорил кузнец удовлетворенно. — Не так ли, эфенди?
Лошадь стояла на привязи у входа в дом. В седельных сумках, кроме небольшого запаса провизии, ничего не было.
— Ну, что будем сейчас делать? — поинтересовался Шимин.
— Для начала мы подведем эту лошадь туда, где стоит моя.
— А потом?
— Потом поместим арестованного в тот же подвал, где имели удовольствие побывать вы с супругой.
— А потом?
— Будем ждать моих людей, с ними я отправлю его в Эдирне.
После этого мы выполнили намеченное — невзирая на ругань и угрозы, спустили «купца» в подвал. Затем мы с кузнецом снова уселись возле двери и разожгли трубки.
— Незабываемое приключение! Я еще ни разу не был в плену в собственном погребе и никого там не держал. Такова, однако, воля
Время медленно текло, пока мы беседовали. Мы поели, и я с нетерпением ждал Халефа и остальных. Женщина снова прилегла. Наступила полночь. Прошел еще час, но никто не появлялся.
— Наверное, они нашли по дороге постоялый двор, — пытался объяснить их долгое отсутствие Шимин.
— Нет, у них есть указание ехать сюда. Может, их задержало какое-то непредвиденное обстоятельство, но ночевать они нигде не станут, пока не приедут сюда.
— Или они спутали тропу.
— Такого с ними не должно случиться, особенно с Халефом.
— Тогда нам не остается ничего другого, как просто ждать. Ведь нам не так тяжко, как тому человеку в подвале. Как ему там, кстати?
— Так же, как и тебе, когда ты там лежал в куче угля.
— Ты думаешь, он не серб?
— Нет, он врет.
— И никакой он не Пимоза?
— Нет.
— Но ведь и ты можешь ошибаться!
— Ба! Да если бы ему удалось выхватить нож, он бы напал на нас. Почему он не потребовал доставить его к киадже? Так поступил бы любой честный путник. А ты знаешь того красильщика, о котором он говорил?
— Да, знаю.
— Кто это?
— Толстый, ленивый болван.
Своеобразный ответ. Красильщика звали Бошак, а это слово означает «ленивый», «вялый». Я спросил еще:
— Он обеспеченный человек?
— Нет, именно по причине лености. К тому же он еще и пекарь.
— А как пекарь он прилежен?
— Нет, дом его разваливается, ибо он ленится его чинить. Его жена сама построила печь и сама же заботится о ней, подправляет ее.
— И печет все сама?
— Да, все сама.
— А что же делает ее муж?
— Ест, пьет, курит, ловит кейф.
— Тогда неудивительно, что он беден. Ведь он живет в Енибашлы.
— Да, эфенди, это большая деревня. До нее два часа ходу. Как только пройдешь Кушукавак, пересечешь реку по мосту — оттуда дорога сразу ведет в Енибашлы.
— Наверное, там его продукция пользуется спросом?
— Не знаю.
— Говори точнее.
— Видишь ли, несколько лет назад ему отрезали уши.
— За что?
— Разве ты не знаешь, когда применяют такое наказание?
— Может, пек слишком маленький хлеб?
— Нет, скорее слишком большой. Того, кто недопечет, бывает, приколют за ухо к двери, но отрезать — нет, за это уши не отрезают.
— Если он такой бедный, почему же он испек слишком большую буханку?
— Нет, дело не в этом. Квашня вывалилась из кадки, оказалось, тесто слишком тяжелое, что-то он туда не то примешал, может быть, даже солому.
— Ах, вон оно что! Значит, он просто вор!
— Выходит, так.
— Тогда мне надо с ним пообщаться.
— Зачем? Я думаю, тебе надо сразу ехать дальше, как только появятся твои товарищи.