В балканских ущельях
Шрифт:
Фирман произвел желаемое действие. Киаджа завопил:
— Вы, люди, приветствуйте печать и подпись великого господина, властителя всех верующих! С его губ текут лишь правда и благословение, и все, что он прикажет, должно быть исполнено повсюду на земле!
Воистину глупость не знает границ. Я вновь спрятал все три бумаги в свою кожаную сумку и спросил киаджу:
— А что скажет падишах, если я напишу ему, что меня здесь задержали да еще назвали убийцей?
— Будь милостив, хазретлери! Забудь обо всем происшедшем!
«Хазретлери» означает
— Я прощаю всех, хотя вы сделали большую ошибку, назвав меня преступником, ибо я как раз и приехал, чтобы раскрыть здесь одно преступление. Сходи-ка к поленнице дров и принеси то, что не принадлежит этому дому.
Он мгновенно повиновался. Хозяин не мог скрыть возгласа ужаса. Его жена сочла за должное быстро ретироваться и скользнула к двери.
Киаджа на самом деле извлек почтовую сумку и передал ее мне. Она была старая и потрепанная. Раскрыв ее, я обнаружил записную книжку и в ней — несколько фраз на немецком. Содержимое книжки не представляло ценности. Может, что-то есть в самой сумке?
Там я обнаружил старую карту с двумя изображенными на ней сцепленными руками, а под ними слова «Смерть не разлучит нас», билет на поезд из Санкт-Петера в Небразину, два листка из словаря иностранных слов, листок дуба с нарисованной на нем розой и словами «Как ты красива!», а также миниатюрную тетрадку с заголовком «Точное описание игры в скат», винную карту и, наконец, восемьдесят австрийских гульденов в ассигнациях. Это последнее наверняка и привлекло хозяина.
— Откуда у тебя этот джуздан? 30 — спросил я у него.
30
Джуздан — бумажник (тур.).
— Он мой.
— А кто написал все это?
— Я.
— А на каком это языке?
— Это на… на…
— На персидском, не так ли?
— Да.
— Ну так вот, я тебе скажу: это немецкий язык. Вот, смотри!
Он пребывал в явном смущении.
— Вот видишь, ты даже прочесть не можешь. Этот джуздан принадлежит человеку по имени Махди Арнаут. Я позабочусь о том, чтобы вернуть все это ему. Ты же заслужил наказание. Но если я захочу, ты избежишь его. Если ты честно признаешься, что прикарманил эту сумку, я прощу тебя. Говори — она в самом деле твоя?
Ответ дался ему с явным трудом, но мой фирман произвел должное впечатление. Он считал меня теперь господином, которого следует опасаться, поэтому выдавил из себя:
— Нет, она принадлежит ему.
— Тебе известно, куда он отправился?
— В Измилан.
— Хорошо, тебе все прощается при условии, что каждому, кто будет приезжать сюда, ты будешь подносить горшок сливовицы. А иначе тебя ждет наказание и длительное тюремное заключение. Идет?
— Да, — ответил он понуро.
Киаджа с таким энтузиазмом принялся жать мне руку, что опрокинул чернильницу
— Господин,
— Так не отказывайтесь от моего дара и отведайте из горшка — ради укрепления дружбы.
Наказанная девушка так и не появилась в доме. Я нашел ее по-прежнему сидящей на соломе. Я сказал, что хозяин сознался в краже, это ее немного развлекло. Но потом она заплакала:
— Господин, хозяин теперь меня совсем забьет.
— Он не знает, что ты мне сообщила о сумке. Но отчего ты не бросишь его, раз он такой злой?
— Я обязана, он заплатил мне вперед тридцать пиастров. А деньги нужны моей матери, и я не могу уйти к другому хозяину, пока не отработаю у этого.
— Я дам тебе эти деньги. А ты уйдешь сразу же?
— Тут же уйду. Но ведь он меня не отпустит!
— Отпустит, я ему прикажу.
— Господин, как мне отблагодарить тебя?
— Никак. Ты ведь заботишься о своей матери, а это меня радует.
Я дал ей требуемую сумму и даже немного сверху. Она уже не испугалась хозяина, когда он зашел, чтобы наполнить кувшин.
— Господин, одной кружки для киаджи было бы достаточно.
— Ты так думаешь? Хочу тебе сообщить, что ни один из вас не стоит и пара. А твоя сливовица еще хуже, чем ты сам. И я наказываю, что вы будете ее пить. И еще — о твоей служанке. Советую тебе отпустить ее.
— Она должна мне деньги.
— Она их вернет.
— Ты что, дал ей денег?
— Да.
— Пусть уходит, не могу ее видеть, она виновата во всем, что произошло.
— Тогда расскажи ей, что произошло только что.
— В этом нет необходимости.
— Как раз есть. Я не верю тебе. И не уеду до тех пор, пока ты ее не отпустишь.
— Я же сказал, что она может идти. Ты считаешь, что я лгун?
— Да, ты вор и насильник. И я убежден, что также и лжец.
— Хорошо, я признаюсь в двух грехах, но уверен, что ты оплатишь мое сломанное ружье.
— Ты так считаешь? Ты мусульманин?
— Я армянский христианин.
— Тогда садись. Тот, кого ты обокрал, тоже был христианин. Христиане должны служить для мусульманского мира светочами, защитниками бедных и убогих, а что вы представляете из себя? Вот что я скажу тебе: я не оплачу ни ружье, ни сливовицу, эти помои, которые ты принес мне. За корм для лошади с меня пять пиастров. Вот они — на этом мы в расчете.
Он молча взял деньги и вышел. Я тоже вышел, сел на камень возле ворот и стал ждать. Через некоторое время появилась служанка с узелком в руке. Она сообщила, что отдала деньги и получила на руки свои документы. Теперь она хотела бы попрощаться со мной.
Наконец-то я покинул это неуютное и опасное место. Никто не вышел, когда я уезжал. Наверное, все были поглощены вонючей сливовицей.
В Топоклу я нашел еще один постоялый двор, владельцем которого был турок. Здесь все было чисто, имелся хороший кофе, и, поскольку здесь проходила дорога из Стоянова, я остался в этом доме поджидать своих спутников.