В боге умер скрипач
Шрифт:
–
Настал день концерта Саши.
Я проснулся за пару часов до него, чтобы немного позаниматься. Этот день казался мне щедрым, будто готовым поделиться со мной талантом молодежи, которая сегодня зажжет во мне огонь, потухший давным-давно, пока Кеша еще был рядом.
Пока разучивал насмехательство, заданное Иосифом, не заметил уход времени и поспешно поймал такси.
Грозное темное небо не щадит и не дает догадок, куда надо идти. Но я заметил здание школы и помчался в его сторону.
Все тот же запах канифоли. Удивительно, что он со мной
Я разделся, сдал куртку в гардероб и вошел в зал.
Давно я не был в таких залах, поэтому стал оглядываться.
Сцена освещена сверху благородными желтоватыми огнями. На ней лежат два могущественных контрабаса, всюду стоят стулья для исполнителей. Я дрожал от нетерпения.
Преподаватели расселись словно голуби на теплой земле зимой. Я сидел в месте для простолюдинов, но ничуть не возмутился.
Наконец стали выходить ранние пташки, кто с чем – несколько несли в хрупких ручонках увесистые виолончели, кто-то был нашим с Сашей товарищем, у другого паренька в объятиях находилась туба.
Я увидел Сашу и почувствовал, как по спине прошел мороз. Меня переполняло светлое счастье. Чуть не забыл начать хлопать.
Женщина вышла на сцену и рассказала о концерте. Вскоре она ушла. В гробовой тишине под рукой дирижера начался праздник. Я утопал в величии инструментов и многообразии их регистров и тембров. Не мог поверить, что дети могут так проворно и точно передавать настроение, заданное композиторами. Мне казалось, это не закончится никогда, но вскоре объявили конец первого отделения.
Некоторые из родителей и преподавателей стали расходиться. Это дало мне шанс сесть поближе к сцене.
Прозвучал третий звонок, все вернулись. К счастью, человек, владевший моим местом, ушел, поэтому никто не посягнул на него. Началось второе отделение. Женщина-оповеститель произнесла пламенные слова и начала их завершать, назвав произведение.
– …солистка Александра Черноокова!
Мое сердце подпрыгнуло. Моя душа, моя гордость и скорбь, мой ангел. Сашенька солирует. Я смотрел во все глаза и забыл дышать.
Все в ней было грациозно, ни одно ее движение нельзя было назвать неуклюжим. Она настроилась с едва ощутимыми прыжками смычка, словно мать, целующая ребенка на ночь. Рояль заиграл, Саша погрузила смычок в струны.
Моему сердцу сам бог велел петь. Если бы оно умело, оно бы хотело сделать именно это, но не нарушило бы гармонию, не перебило бы совершенство. Я без тени сомнения верил, что Саша никогда не ошибается, будь то дом, школа или сцена. Ее руки казались мне богом поцелованными, свет прожектора виделся нимбом. Мой разум затуманили, но, боже, каким удовольствием было подчиниться и лишиться всех мыслей ради одной, последней, ради вспышки, искры, благословляющей перед кульминацией, когда всему конец, но ты никуда не убегаешь, а, напротив, даешь этой тысяче солнц поглотить тебя всего.
Из гипноза меня вывел едва слышимый диалог парочки, сидевшей около меня.
– Смотри,
– Да уж, тут или счастливое детство, или труд. Всю жизнь на сцене. Жалко, что нас не отдали в музыкалку.
По мне словно резко проехались ножом. В мозгу вспыхнула молния и пронзила его насквозь.
Я снова вспомнил все свои горести. Я начал умолять сам не зная кого о том, чтобы время вернулось. Дайте мне возможность прожить жизнь заново, пусть это будет выполнимо. Я сейчас проснусь, а это была генеральная репетиция, и смогу убедить свою несчастную мать-одиночку в том, что стану как Кеша. Пусть Кеша вообще не родится, и она не будет о нем грустить, а отдаст на его место меня. Я буду еще не уметь говорить, и плакать будут в нашей семье только струны. Пожалуйста, заберите мои слезы, а мне отдайте весну, чтобы в своей зиме я не сожалел о лете, проведенном впустую.
Последняя нота. Разрешение. Аплодисменты.
Я конвульсивно захлопал, ощущая жар на своем лбу и щеках. Глазам стало больно смотреть, нос забило. Я не заметил, когда начал реветь, и не хотел.
Пока Саша уходила со сцены, я побежал в уборную. Лихорадочно тер глаза проточной водой; они все так же оставались красными. Удалось лишь промыть нос.
Я закрыл дверь и не успел отреагировать, как на меня обрушился птенчик. Она уже была здесь. Какая же ты проворная бестия.
– Александр Павлович! Я слышала, как вы хлопали. Вы хлопали громче всех!
– Ты молодец, Саш. – Я тер то один глаз, то другой.
– А мне чего не отсыпали? – Саша захихикала.
– Саш, ты о чем?
– Ну не стали бы вы плакать над моим исполнением. Признавайтесь, какие преступления перед законом вы совершили? Где она у вас растет? – Она ткнула меня в плечо смычком.
Я молча улыбнулся и сдавил себе живот, чтобы выпустить смешок. Саша поменялась в лице. Ее кристальные глаза теперь смотрели на меня с тоской солдата вдали от дома.
– Да ладно вам, Александр Павлович. Неужели плакали.
Я не произнес ни слова. Не было сил.
Она завела занятые руки мне за спину и уткнулась мне в грудь.
– Слушайте на здоровье, только, пожалуйста, не плачьте. Я вам играть буду, только вы не расстраивайтесь. Все еще будет.
– Саша, иди обсуждай концерт с одноклассниками, – я выдохнул без чувств. – Я пойду воздухом подышу.
– Хорошо. Увидимся на уроке. До встречи! – Она шутливо сыграла завершение из танго. Я улыбнулся.
Пока я брал куртку из гардероба, заметил в темном окне знакомую желтую голову. Из головы шел пар, усиленно и часто. Второй персонаж стоял в тени, падающей от фонаря.
Я проигнорировал сладкую парочку и вышел из школы. Решил сесть на скамейку и закурить.
– А вот и вы! Вы чего на морозе сидите? У окна же курить можно, – Саша гребла сапожками через сугробы.
– Ой, а я и не заметил, Саш.
– Ну, ладно.
Пару минут мы молча смотрели на угасающее небо. Я чувствовал, как мой нос покраснел. Начали просыпаться первые звезды. У нас обоих изо рта и носа вылетал пар – у меня табачный, у Саши – ледяной.