В Бюллербю всегда весело
Шрифт:
— Подожди, давай посмотрим, что она хочет, — сказала Анна.
И мы стали смотреть. Почему-то считается, будто маленькие дети не умеют быстро бегать. Это ошибка. Маленький ребёнок, если захочет, может бежать быстрее зайца. По крайней мере, наша Черстин. Мы и глазом не успели моргнуть, как она крикнула: «Эй! Эй!» и оказалась возле канавы. Там она споткнулась и упала головой в воду. И хотя Улле сказал нам, чтобы мы разрешали Черстин делать всё, что она хочет, даже лежать в канаве, мы всё-таки вытащили её оттуда. Она была вся мокрая, громко плакала и сердито
— Что вы с ней сделали?! — заорал он. — Вы хотели её утопить?
Тогда Анна сказала, что он должен быть терпеливым и разговаривать с нами спокойно и ласково, потому что мы тоже ещё дети, хотя и большие.
А Черстин подошла к Улле, обхватила его ноги и рыдала так безутешно, будто мы с Анной и вправду хотели её утопить.
Улле помог нам найти для Черстин чистое платьице и снова убежал в хлев.
— Посадите её сначала на горшок, а потом переоденьте, — сказал он перед уходом.
Хотела бы я знать, попробовал ли он сам хоть раз посадить Черстин на горшок. Было бы интересно посмотреть, как это у него получилось. Мы с Анной старались изо всех сил, но безуспешно. Черстин сделалась негнущаяся, как палка, и орала во всё горло.
— Вот глупый ребёнок! — воскликнула я, но тут же вспомнила, что так говорить с маленькими детьми нельзя.
Поскольку нам не удалось посадить Черстин на горшок, мы начали её переодевать. Я держала её на руках, Анна же натягивала на неё сухое бельё. Черстин извивалась как угорь и громко плакала. На это у нас ушло полчаса. После переодевания мы с Анной сели отдохнуть. Пока мы отдыхали, Черстин перестала плакать, сказала «Эй! Эй!», залезла под кухонный стол и пустила там лужу. Потом она вылезла оттуда и сдёрнула со стола клеёнку с чашками. Чашки, конечно, разбились.
— Противная девчонка! — сказала Анна как можно спокойнее и ласковее.
Она вытерла лужу и собрала осколки, а я сняла с Черстин мокрые штанишки. Пока я искала чистые штанишки, Черстин убежала на улицу. Мы догнали её возле хлева. Улле высунул голову и закричал:
— Вы что спятили? Почему вы позволяете ей ходить без штанов?
— А мы и не позволяем! — ответила Анна. — Если хочешь знать, она у нас разрешения не спрашивала.
Мы втащили Черстин в дом и надели на неё сухие штанишки, несмотря на то, что она всё время извивалась и орала.
— Пожалуйста… будь… паинькой… — говорила Анна почти спокойно и ласково.
Мы надели на Черстин самое нарядное платьице, потому что другого не нашли. Оно было очень хорошенькое, со складочками и оборочками.
— Смотри не запачкай платьице! — сказала я Черстин, хотя она явно не понимала, что ей говорят.
Она тут же подбежала к печке и выпачкалась в золе. Мы отряхнули золу, но платье стало уже не таким белым. Черстин очень смеялась, пока мы её чистили. Она думала, что мы с ней играем.
—
Мы разогрели шпинат, который стоял в кастрюльке на плите, потом я посадила Черстин на колени, и Анна принялась её кормить. Черстин сама широко-широко раскрывала рот.
Анна сказала:
— А всё-таки она очень хорошая девочка!
В ответ на это Черстин сказала «Эй! Эй!»
и так толкнула ложку, что шпинат полетел мне прямо в глаза. Анна от смеха чуть не выронила тарелку. Я даже немного обиделась на неё. Черстин тоже смеялась, хотя она, конечно, не понимала над чем смеётся Анна. Она-то считала, что так и надо, чтобы шпинат попадал людям в глаза.
Когда Черстин наелась, она стиснула зубы и стала отталкивать ложку. Остатки шпината вылились ей на платье. Потом она пила компот. Теперь нарядное платьице Черстин было не узнать — из белого оно стало пёстрым, ну и чуть-чуть белым там, куда не попали ни шпинат, ни компот.
— Как хорошо, что после обеда она будет спать! — сказала Анна.
— Да, очень, — вздохнула я.
С большим трудом мы снова раздели Черстин и натянули на неё ночную рубашечку. На это ушли последние наши силы.
— Если кому и нужно сейчас поспать, так это нам, — сказала я Анне.
Мы уложили Черстин в кроватку, которая стояла в комнате рядом с кухней, и вышли, притворив за собой дверь. Черстин стала плакать. Сначала мы делали вид, что ничего не слышим, но она плакала всё громче и громче. Наконец Анна просунула голову в дверь и крикнула:
— Сейчас же замолчи, противная девчонка!
Всем известно, что с детьми надо говорить спокойно и ласково, но иногда это не получается. Хотя, конечно, газеты правы — дети становятся несносными, если на них кричат. Во всяком случае, наша Черстин. Она просто зашлась от визга. Мы побежали к ней. Она обрадовалась, стала прыгать в кроватке и кричать «Эй! Эй!» Пока мы с ней сидели, она продолжала прыгать. Потом просунула руку между прутьями кровати, погладила меня и прижалась щекой к моей щеке.
— Всё-таки она очень милая, — сказала я.
Но тут Черстин укусила меня за щеку и след от её зубов был виден потом два дня.
Мы снова уложили её и попытались завернуть в одеяло. Черстин мигом его скинула. Когда она скинула одеяло в десятый раз, мы перестали ее заворачивать, а сказали спокойно и ласково:
— Надо спать, Черстин! — И вышли из комнаты.
Черстин завопила благим матом.
— Пусть себе кричит, — сказала Анна. — Я больше не пойду к ней.
Мы сели за кухонный стол и попытались разговаривать. Но не смогли, потому что Черстин кричала всё громче и громче. От её крика нас прошибал холодный пот. Иногда она на несколько секунд замолкала, словно собиралась с силами.
— Может, у неё что-нибудь болит? — испугалась я.
— Наверно, у неё болит живот! — сказала Анна. — Вдруг это аппендицит?
Мы опять побежали к Черстин. Она стояла в кроватке, и глаза у неё были полны слёз. Увидев нас, она запрыгала и засмеялась.