В целом мире нет места для тебя
Шрифт:
— Давай ты хотя бы будешь меня в известность ставить, ладно? — глаза закрывались, хоть спички вставляй. К концерту внизу прибавлялись все новые и новые голоса, гулким эхом вибрировавшие по подъезду. — Ужасно спать хочется, когда они там разойдутся уже?
— Ложись тут. — предложил Паша, кивая на диван. — Могу даже кровать уступить.
— Нет, с кроватями я пока не очень дружу. — я потерла глаза. — Представляешь, ко мне та девушка приходила сегодня, которая с Вадимом…спрашивала, не приворожила ли я его.
— А ты приворожила? — серьезно
Я перебралась на диван, пристроила голову на подлокотник, подложив ладони под щеку. Паша, ни на секунду не задумавшись, устроился за моей спиной. Я предсказуемо напряглась.
— Не трогаю. — пробормотал он, отодвинувшись подальше — спине сразу стало прохладнее. — Но очень меня интересует вопрос, что же с тобой такого случилось. Почему спина?
— Ничего со мной не случилось. — сон как рукой сняло. Я перевернулась на спину.
Паша задумчиво угукнул и замолчал. Я раздраженно вздохнула.
— Я не могу тебе ответить, не соврав, а врать я не люблю.
— Ты же сама хочешь рассказать. — констатация факта. — Мучает же. Так расскажи, и закончим с этим вопросом. Я, по крайней мере, буду знать, чего еще нельзя делать.
Я длинно выдохнула и закрыла глаза. Ну как о таком можно говорить с парнем, в которого уже влюблена?
Паша молчал. Просто лежал рядом и молчал, не делая никаких попыток заговорить или поторопить меня. Наверное, именно поэтому я решила, что отнекиваться дальше будет свинством.
— У меня было не самое счастливое детство. — пробубнила я. — То есть какое-то время оно нормальное было, а потом…мама привела нового папу.
Как обычно, за простыми словами вспухала туча непонимания и обиды.
— Сначала нормально было, потом он начал придираться, кричать на меня. А она никогда не была на моей стороне, понимаешь? Вроде бы должна защищать меня, а защищает его от меня, что за глупость? Мне восемь лет было, какой я противник?
В комнате словно похолодало на пару градусов.
— Потом…потом они начали пить. Много, долго, с кучей гостей и одними и теми же песнями на повторе, Бони Эм, вроде так. Не могу теперь их слышать. Иногда уходили в гости. А один раз ушли вместе, а вернулся только он…
Я сглотнула и дальше постаралась говорить сухо, как сводку новостей, хотя видела и ощущала сейчас совсем другое.
Дикий крик, что-то летит мне в голову — темное, квадратное, я столбенею; удар. Грохот разбившегося видика, пьяные причитания. Темнота, моя узкая кровать и тяжесть сверху. Маме мы ничего не скажем, ей не нужно знать…
До сих пор не знаю, как я вывернулась, не помню, как сорвала голос от криков, но с того дня о нормальной жизни я забыла. Постоянное чувство опасности, попытки подобраться сзади, обнять, прижать; я плакала, боясь оставаться с ним наедине, но всем было плевать.
Это были просто мои фантазии, ревность и капризы. Никак иначе.
Через полгода я начала заикаться.
После того, как я дошла до необходимости убийства и всерьез начала прикидывать, хватит ли мне на это сил, он отстал — по крайней мере, физически. Но не психологически. И я до сих пор могу разреветься, если на меня повысят голос.
Договаривала я уже сквозь слезы. Попыталась закрыть лицо руками, но Паша перехватил ладонь, да так больше и не выпустил. Молча смотрел, сжимая мои пальцы, потом подтянул кисть поближе, прижался губами, оставляя горячий след на коже.
Я замолчала, глядя куда-то в потолок.
Странное ощущение — как будто половину скопившейся темноты отдала.
Как никогда была благодарна за тишину. Никакие «господи, какой ужас», «да как такое могло случиться» не помогают, наоборот, растравляют раны, как соль, необдуманно рассыпанная по еще кровящему. Благодарна за соучастие и сочувствие, теплое, как будто огородившее меня — нынешнюю от меня — совсем маленькой. Глупо закрываться от части себя, но иногда это единственный выход.
Тикали часы. Губы у моей ладони. Я покосилась на Пашу.
Он лежал расслабленно, не делая никаких попыток заговорить или придвинуться, но в глазах я видела злость. Перехватив мой взгляд, улыбнулся, и через секунду я уже не была уверена, не показалось ли мне.
Воспаленные глаза жгло, все труднее было держать их открытыми. Я перевернулась на бок, не решаясь вернуть конечность, и мы оказались нос к носу.
— Все это уйдет. — убежденно проговорил он, переплетая пальцы с моими. — Однажды проснешься, а все это было не с тобой. И больше нечего бояться.
— Что мне делать, чтобы этот светлый день настал как можно быстрее? — голос охрип. Паша пожал плечом:
— Ничего. Все само случится.
Сердце беспомощно трепыхнулось в груди. Слишком близко, еще несколько сантиметров…Я замерла, разглядывая то ссадину на брови, то кончики ресниц, что угодно, только бы не в глаза.
— Принесу подушку. — тихий шепот разбил напряжение. Я вздохнула, то ли облегченно, то ли разочарованно.
Нащупав телефон, поставила будильник и заснула раньше, чем он вернулся. В полудреме ощущала, как меня перекатили с подлокотника на мягкое, но сил не осталось даже на спасибо.
Среди ночи проснулась резко, как будто кто-то позвал меня прямо в ухо. С минуту хлопала глазами и оглядывала комнату, силясь понять, куда это меня занесло. Наконец в свете фонаря опознала чужую квартиру и вспомнила, что меня разбудило.
Несколько минут лежала, разглядывая обстановку, до неузнаваемости изменившуюся в темноте. Потом в мою сонную голову забралась одна крайне любопытная мысль.
Иногда меня несет. То есть что-то втемяшивается в голову, и я должна получить, узнать или сделать что-то «вотпрямщас», ни секунды промедления. В таком состоянии мозг очень плохо поддается уговорам и логическим выкладкам, переходя на какой-то странный режим автопилота.