В чужих не стрелять
Шрифт:
— Зачем?
— Пожалуйста. На всякий случай.
— Глупо. Впрочем, если хочешь, изволь.
Они двинулись по Моховой; Пластов подумал: кажется, «гуляка» похож на того, кто следил за ним на Съез-женской. Поймал себя на мысли: сейчас его больше волнуют не эти двое, а то, с какой редакцией связан Коршакеев. Шел одиннадцатый час, прохожих было довольно много; идущий рядом Хржанович хмыкнул:
— У вас нет пистолета?
— Нет, он мне и не нужен.
— Но разрешение… как у адвоката? Слушайте, купите пистолет! Рано или поздно эти двое до вас доберутся… Это были явные бандиты…
— Во-первых,
— Вы его не продлили?
— Мне его не продлили. Во-вторых, зачем мне пистолет?
— Как зачем? — Хржанович хлопнул себя по коленям. — Купите без разрешения! Обязательно, Арсений Дмитриевич! Это бандиты!
— Чтобы испортить все дело? Меня отдадут под суд, только и всего.
— Но они же вас прикончат! Разве вы не видите? — Хржанович остановился.
Пластов мягко взял его под руку:
— Подожди. Вадим, ты же сам предложил пройтись? Так пойдем.
Двинулись дальше.
— Тебе не кажется, если они хотели бы меня убить, они давно бы это уже сделали? Причем не помог бы никакой пистолет.
Но ведь вы сами рассказывали — на пустыре… Ведь то, что было, — явное покушение на убийство…
— Там было совсем другое. Уверен, те двое меня не ждали, здесь же… Согласись, вряд ли убийцы будут приезжать на черном «фордзоне» у всех на виду.
— Почему бы и нет?
— Потому что лучше сделать это втихую. Скорее, кто-то просто хочет меня запугать.
— Возможно… Арсений Дмитриевич, не ругайте меня, а? Я хотел как лучше.
— Ты о чем?
— Представляете, от нечего делать зашел сегодня в торговое представительство фирмы «Шуккерт и К°». На Невском, сорок два.
— Зачем? Ведь был уже вечер.
— Не удержался, хотел посмотреть, что это такое. Сказал, ищу работу, предложил услуги. Секретарша явно из Петербурга, торговый агент, скорее, немец, хотя по-русски говорит чисто. Они меня довольно быстро выпроводили. Мест нет и не предвидится даже в отдаленном будущем.
— Естественно, ты там был совершенно лишним. Ч-черт…
— Вы о чем?
— Проверить бы их банковские счета. Все бы отдал за это.
— Я бы рад — меня просто не пустят в банк.
— К сожалению. Впрочем, попади ты туда, толку все равно будем мало. Хочешь проделать один эксперимент? Зайди завтра в три редакции — «Петербургский вестник», «Биржевые ведомости» и «Новое время».
— Что, просто зайти?
— Загляни в отдел фельетонов… Нет, лучше в секретариат и скажи фразу: «Я от Коршакеева, он просил передать, что материал о Глебове задерживается».
— И все? Одну фразу?
— Все, если не считать, что после этого ты должен сделать главное — запомнить, что тебе скажут в каждой редакции. Все до последнего слова. Не надеешься на память, запиши. И идем домой, уверен: если кто-то и стоял наверху, он давно ушел.
20
В Василеостровском почтовом отделений царило обычное утреннее затишье. За столом в зале не спеша перелистывал подшивку газет старичок в пенсне, юноша в форменном сюртуке, сидящий за конторкой, что-то писал. Войдя в зал, Пластов направился к нему; юноша отставил перо. Адвокат благодушно улыбнулся, протянул листок:
— Милостивый
Юноша взял листок, двинулся к конторке; Пластов добавил вслед:
— Фамилия переводящего — Ермилов.
Подойдя к Пластову, юноша показал запись:
— Вот. Номер и число те, что указаны в вашей записке. Ермилов. Отправлен денежный перевод на имя Ермиловой. Двадцать рублей. Пятого числа-с.
На улице Пластов еще раз проверил адрес. Почтовое отделение располагалось на Шестнадцатой линии. Пройдя немного, он перешел мостовую, потом в сквере, расположенном в центре линии, сел на скамейку и развернул на коленях карту Петербурга. Долго изучал верхний левый угол карты, ту часть, где были подробно обозначены как геометрически выстроенные линии, так и незастроенные места Васильевского острова. Сейчас Пластова не интересовала геометрия мест, густо заселенных горожанами, он внимательно просматривал вольные линии пустырей, берега и особенно верхнюю часть, называемую Голодаем. Пустошь, на которой были обозначены два квадратика, адвокат тронул указательным пальцем; помедлив, твердо подчеркнул ногтем название: «Натальинская ферма». Принялся изучать теперь уже всю карту. Изучение это было дотошным, но сколько Пластов ни всматривался, найти в городской черте еще одно место, которое называлось бы так — «ферма», — ему не удалось. Вздохнув, сложил карту, спрятал в карман. Оглянулся Шестнадцатая линия, на которой находилось только что проверенное им почтовое отделение, вела прямо к Голодаю.
«Ферма»… Конечно. Он должен был понять это раньше. «Ферма», которую, по всей видимости, поручили охранять Ермилову, не имела никакого отношения к сельскому хозяйству.
21
Днем по пустынной части Голодая, носившей название Кашеваровки, шел человек. Передвигался он не торопясь, незаметно оглядывая прохожих и изредка останавливаясь. По виду человек был похож на чудака гуляющего, оказавшегося здесь случайно; зайдя в самый центр пустыря, называющегося почему-то Новым Петербургом, присел у края разлившегося болота, долго рассматривал кувшинки и лилии. Потрогал руками ряску, взболтал мутную жижу, поднес ладонь к глазам, изучая осевшие на ней зеленые крапинки. Поморщился, достал платок, щурясь на солнце, неторопливо вытер ладонь и двинулся дальше, к Голодаевскому переулку. Увидев толкающего перед собой полную сена тележку местного жителя, остановился. Подождал, пока мужичок минует обнесенное забором двухэтажное здание, кивнул:
— Любезный, сам не отсюда?
Мужичок, придерживая ручку грудью, поправил сено.
— А что? Отсюда.
Пластов — а это был он, — сделав вид, что небрежно осматривает окрестности, процедил:
— Хорошо, хорошо… Понимаешь, хотел я тут дачку на лето присмотреть. Не поможешь?
Островитянин от удивления опустил ручку тележки на землю.
— Дачку? Ну, барин…
— А что?
— Да тут дач-то отродясь никто не снимал… Какие тут дачи-то? — Сплюнул: Пакость одна, болота, гниль.