В чужом отражении

Лошкарева Виктория Витальевна

Разумеется, я переводила Ларисе деньги за каждую поездку, но подобные поездки все равно получались значительно дешевле, чем такси.

А ещё, это здорово бесило монстра.

Каждый раз, видя Ларису, он едва сдерживал злость. Присматриваясь к нему, я замечала, как появляются желваки на его лице, как суживаются в прищуре глаза … но он каким-то образом сдерживался, сильно удивляя меня своей выдержкой.

Впрочем… Монстру нравилось пытать другими способами.

Вскоре он нашёл новый вариант пытки, на этот раз – фальшивой нежностью. Он пользовался любой возможностью,

чтобы продемонстрировать мне это. Оказываясь рядом со мной, он хватал меня за руки, за талию, притягивал к себе … или просто стоял, прижимая моё тело к своему. А когда я прекращала вырываться, то он принимался меня целовать и не прекращал своих попыток до тех пор, пока я не срывалась на крик.

Мне было страшно оказываться в его руках — я хорошо запомнила, что могут сделать со мной руки этого мужчины. И не только руки.

— Девочка моя, — шептал монстр, прикидываясь сейчас моим нежным мужем. – Яна…

Он продолжал попросить у меня прощения.

Чувствовалось, как тяжело ему это дается, но он все же выплевывал из себя эти слова сожаления, предполагая, наверное, что я снова пойму и прощу.

Я вынуждено признавала, что он был не так уж и не прав: однажды, я простила ему и секс с сестрой, и грубые оральные утехи.

Но теперь всё было по-другому. Спрятав кричащую от ужаса и боли женщину глубоко внутри себя, я с удивлением смотрела на этого высокого, сильного мужчину и не могла поверить, что он меня не покалечил. Нет, ну правда, если бы он просто на меня навалился всем весом…

Кроме этого, монстр, видимо, по привычке использовал свои неограниченные денежные возможности. Кроме многочисленных дорогих подарков, которые неизменно отправлялись назад дарителю, теперь я каждый день получала по огромному букету белых ароматных роз.

Белые розы традиционно означают искреннюю любовь и верность мужчины к своей избраннице.

Ха-Ха! Любовь и верность. Ну, конечно.

Получив утром букет, я незамедлительно выкидывала его в мусорку, а он снова появлялся на моем рабочем месте. Когда я расправлялась и с ним, то новый букет—близнец предыдущего– появлялся возле моей двери уже вечером.

Я упорно выкидывала букеты, отрешённо наблюдая за тем, как нежные лепестки цветов падают в грязные мусорные баки.

И только в подобные моменты я могла искренне, по-настоящему, заплакать: мне казалось, что эти ещё не полностью распустившееся бутоны напоминают мою душу, которую навсегда запачкали в грязи и отходах.

Однажды, рыдая возле помойки, я почувствовала на себе чужие руки. Монстру, должно быть, стало скучно – и он самолично явился понаблюдать за результатом своих усилий.

— Яна, ну ты что, девочка…

Он ещё и пытался меня утешить, словно не понимая, кто является всему виной.

— Девочка моя, тебе что, не нравятся цветы, да? – спросил он, целуя моё лицо. – Ты не хочешь больше цветов?

— Я не хочу больше тебя! – замотала я головой, безуспешно пытаясь избежать навязанных нежностей.

Он… он целовал, обнимал, просил прощения, предлагал уехать куда-нибудь на отдых, будто

не понимая или делая вид, что не понимает, что это он убил меня. Что он — единственная причина всех моих горестей.

Сбежав от монстра домой, я какое-то время пряталась в тишине квартиры. На самом деле пряталась – за диваном, испугавшись, что он может запросто открыть хлипкую хозяйскую дверь. Я просидела там до ночи, а потом ещё целый день бегала от окна комнаты до окна кухни — благо, что это был выходной день, и мне можно было не выходить на улицу.

Потом… не знаю, как, но я как-то сумела смириться со своей новой жизнью.

На самом деле, смириться. Должно быть, это не крысы, не тараканы, а человек – тот вид, который сможет выжить в любых обстоятельствах. Я вот наивно думала, что умру, что не смогу пережить то, что со мной сделал монстр, но… пережила. Причем это вышло как-то само собой.

И я даже начала по-новой улыбаться.

Правда, я на всякий случай сократила общение с мамой и бабушкой – тем почему-то очень не нравилась моя улыбка. Пришлось, конечно, соврать, что заведующая что-то напутала с отпусками сотрудников, поэтому мне приходится вкалывать за двоих: мол, я за рабочую неделю так устаю на работе, что все бытовые дела приходится откладывать на выходные…

Нет, я к ним по-прежнему ездила в один из своих выходных дней, но просто значительно сократила свои визиты. Так мне было проще удержать лицо, не выдать своих чувств (точнее, их отсутствия), и не начать выть в голос, когда мама или бабуля в очередной раз нахваливали монстра.

Да, мы с монстром по-прежнему, не сговариваясь, изображали близких друзей. Не знаю, как, но мама и бабушка до сих пор «ловились» на эту ложь — это каким-то образом всё ещё работало, хотя и причиняло мне огромные страдания. Я ненавидела моменты, когда мне приходилось стоять рядом с монстром; есть с ним за одним столом, мыть после него посуду.

Но самое гадкое случалось в моменты, когда мы оставались наедине: монстр все ещё пытался внушить мне, что он раскаивается во всем случившемся, что он мечтает всё вернуть назад — и вернуть меня себе.

Я научилась не обращать внимания на его слова, пропускать их мимо ушей, не улавливать в них никакого смысла. Но как спрятаться от его поцелуев, которые жали, словно укусы ос, как избежать прикосновений, когда моя кожа вспыхивала словно бумажка, объятая огнём?

В такие минуты у меня случались короткие – очень короткие моменты — когда мне хотелось поверить словам монстра, потому что монстр на эти короткие мгновения превращался в моего Диму – мужчину, которого я когда-то любила.

Но потом я как будто в медленно съемке вспоминала всё то, что «мой Дима» делал со мной в машине — и начинала смеяться, каждый пугая своим смехом маму и бабушку.

Однажды мама, не выдержав, спросила меня, всё ли у меня хорошо.

— Всё нормально, мам, — пожала я плечами.

— Это касается тебя лично или ваших отношений с Димой? – продолжала настаивать мама.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я же вижу, с тобой что-то происходит, — ответила мама. — И ещё твой новый смех…