В чужой стране
Шрифт:
— Вот статья Тягунова! — Шукшин поднес газету к глазам, всмотрелся в серые строчки. Статья призывала ответить на репрессии врага усилением борьбы, диверсиями, массовыми побегами из плена.
— Хорошо написано, молодец, — с волнением проговорил Шукшин, передавая газету Маринову. — Дашь почитать ребятам. Смотри, осторожней!
После смены, когда в штреке пленные качали рассаживаться по вагонеткам, к Шукшину подошел матрос Марченко.
— Вон в ту сядем, там никого нет, — он повел Шукшина к задней вагонетке. Как только состав тронулся, Марченко наклонился к уху Шукшина:
— Сегодня
— Поговори с Братком, он скажет как…
— Говорил.
— Костюмы будут?
— Сделает Комаров.
— В лесу уже много наших. Со всех шахт уходят. Старайся находить людей, устанавливай связь. Я тут не задержусь. Моя кличка Котовец.
— Ясно.
Шукшин нащупал в темноте руку Марченко, крепко сжал ее.
— Счастливо… До встречи… Там! Не забудь: Котовец…
Марченко убежал ночью с сержантом Петром Новоженовым, ловким, сильным и не по возрасту строгим парнем. Новоженов до этого пытался бежать дважды и оба раза один. Последний раз он уходил из лагеря, спрятавшись под кузовом автомашины, привозившей на кухню уголь. Его заметили, когда машина выходила из ворот лагеря. Избили, долго держали в тюрьме. Комендант ему сказал:
— Попытаешься бежать еще раз — повешу. Вот на этом суку повешу! — Комендант показал на большой старый тополь около тюрьмы.
Новоженов поглядел на тополь, подумал: «Неужели не вырваться? Надо бежать вдвоем. Вдвоем легче». И в тот же день договорился о побеге с матросом.
Следом за Марченко и Новоженовым, на другой же день, ушел с двумя товарищами лейтенант Базунов. Потом бежали еще трое, после них парами с интервалами в два-три дня ушло еще шесть человек. За ними сразу в один день сбежало пятеро.
В Айсдене заменили начальника гестапо и половину его помощников, сменили коменданта лагеря. Комендантом назначили эсэсовца, специалиста по лагерям, работавшего в Освенциме.
Первые четыре дня новый комендант ничем не проявлял себя. Молча ходил по лагерю, заложив за спину непомерно длинные сухие руки, и равнодушно смотрел на пленных. На пятый день он пришел в канцелярию, уселся на стул, подозвал к себе лагерь-фюрера и спокойно, безразличным тоном, покачивая ногой, сказал:
— Пленные должны находиться под землей не восемь часов, а до тех пор, пока не выполнят норму. Если нужно — держите двое, трое суток в забое. Вам ясно, лагерь-фюрер.
— Ясно, господин комендант.
— Превосходно… За неповиновение и саботаж — расстреливать. За нарушение порядка: первый раз — три дня без пищи, второй раз — тюрьма. Всю дорогу от лагеря до шахты с обеих сторон обнести проволокой. Конвойной команде передать мой приказ: если пленный приближается к проволоке или отстает от колонны на пять шагов — стрелять без предупреждения. Пленных спускать в шахту под охраной. Заводить в забои под охраной.
— Ясно, господин комендант! — лагерь-фюрер стоял, вытянувшись в струнку.
— Превосходно, превосходно… У меня, лагерь-фюрер, не только пленный — мышь не проскочит. Надо уметь работать с русскими!
Указания коменданта были выполнены в точности. Он сам спустился в шахту и проверил, все ли делается
Несколько дней прошло спокойно. Коменданту уже казалось, что он достиг своей цели; русские притихли, проходили по проволочному коридору в угрюмом молчании. Даже деревянные башмаки стали стучать глуше, слышалось только скрипучее шарканье подошв.
Но не прошло и десяти дней, как побеги снова возобновились. Ушли двое, потом, через ночь, еще двое. Гитлеровцы рыскали по всему Айсдену, по деревням, ближним лесам, подняли на ноги всю жандармерию, полицию, воинские части, но схватить никого не удалось.
Переждав несколько дней, подпольная организация решила отправить еще четырех человек. Вывести их с шахты было поручено Стефану Видзинскому.
… Ночная смена прибыла на шахту. Пленные заполнили почти все огромное помещение нарядной. Смена опаздывает на работу, но они не торопятся: не спеша переодеваются, слоняются по нарядной, делая вид, что получают инструмент. Шеф-пурьоны нервничают, снуют в толпе, подгоняют пленных. Но те не обращают на них внимания, лениво огрызаются. Шеф-пурьоны начинают кричать громче. Вмешивается конвой. Кого-то ударили, кто-то замахнулся на конвоира шахтерской лампой… В нарядной — шум, толкотня.
Воспользовавшись тем, что гитлеровцы ослабили внимание, Видзинский кивает низкорослому черному парню и идет к душевым кабинам. Черный, а за ним еще трое идут за Видзинским.
Он провел их к дальним кабинам, предназначенным для начальства и охраны. Эти кабины всегда на замке, ключ от них у Видзинского. Но сейчас они открыты.
Пленные, не оглядываясь, проскальзывают в кабины. Щелкают замки. Видзинский прячет связку ключей в карман и направляется на свое место.
Нарядная, наконец, опустела. В помещении остается только начальник конвоя. Но и он задерживается здесь недолго. Проверив в табельной, все ли четыреста двенадцать пленных получили лампы, он покидает надшахтное помещение.
Проводив взглядом начальника конвоя, Видзинский неторопливо, зорко осматривает нарядную, прислушивается. Никого! Слышны лишь шаги часового, расхаживающего за дверью по бетонной дорожке.
Он выжидает две-три минуты и идет к кабинам. Пленные уже переоделись. Они в чистых костюмах, кепках. На плечах кожаные сумки, с какими обычно бельгийцы ходят на работу.
Одному ему известными ходами Стефан ведет русских к галерее, по которой уголь подается к железнодорожным бункерам. Галерея затемнена и выходит далеко за шахтное здание. По ней можно пробраться вглубь двора, минуя здание шахты, за которым гитлеровцы ведут усиленное наблюдение.
Стефан заводит русских в галерею, торопливо шепчет старшему группы, черному парню: «В посадках встретит Альберт Перен… Пароль — «Москва». Перепрыгните через забор — вправо…»
Парень молча, порывисто обнял Видзинского и быстро, почти бегом, устремился по галерее. За ним, прижимаясь к стене и держась друг от друга в трех-четырех шагах, пошли остальные.
Видзинский останавливается у маленького оконца галереи, смотрит во двор. «Их совсем не видно. Хорошо. Наверное, уже подходят к забору… Вот они, вот!» Над забором в темноте промелькнули тени. «Ушли!»