В дебрях Атласа
Шрифт:
— Рибо! Сюда!…
Афза бросилась к двери, где столкнулась с сержантом. Ему сразу все стало ясно.
— Что ты сделала, несчастная? — крикнул он.
— Освободила блед от его палача! — гордо ответила Афза. Страшный удар грома потряс в эту минуту белую казарму. Буря разразилась.
Афза выбежала на плац бледа..
VIII. Бегство
В то время как Афза смело поразила вахмистра, граф и его товарищ, уже извещенные сержантом о близости
— И из чего только эти цепи? — говорил тосканец, с которого пот катился градом. — А между тем арабские пилки пилят, как будто зубы рыбы-пилы.
— Конечно, не из масла их делают, — ответил граф, трудившийся с не меньшим усердием.
— Ты далеко продвинулся вперед, дружище?
— Ножные уже перепилил.
— А я еще нет. Но ты сильнее меня, и тебе сообщился священный огонь Звезды Атласа; у меня же только моя лихорадка. Никак не могу от нее отвязаться.
— Мы ее пустим гулять по горам Атласа. Увидишь, что там ты поправишься, друг.
— Мы еще не в горах.
— Хасси и Афза ждут.
— В этот ливень? Под открытым небом?
— Ты сомневаешься?
— Немного.
— Стало быть, ты не знаешь арабов.
— Пока сужу по их пилкам. Оказывается, они берут прекрасно… Вот ножные кандалы распилены.
— Принимайся за ручные.
— Чтоб их черт побрал! Жарко, граф. Я точно в огненной печи.
— На воздухе освежишься.
Разговаривая, заключенные не переставали трудиться, отчаянно проводя крошечными пилками по кольцам цепей.
Буря между тем все усиливалась. Отрывистые удары, подобные пушечным выстрелам, следовали один за другим вперемежку с грозными раскатами. Ветер со зловещим воем врывался через решетку и завывал в цинковых крышах бледа.
Работа продолжалась больше часа. Наконец граф вскочил с нар, торжествующе заявляя:
— Свободен!
— Минуты через две, надеюсь, и я кончу, — сказал тосканец.
— Хочешь, я помогу тебе?
— Займись решеткой, граф. Ты силен, точно Аттила, бич Божий, как именовали мои наставники…
В эту минуту сквозь громовые удары и шум дождя они услыхали звук рожка.
— Черт… — начал было тосканец, бледнея.
— Отбой! — сказал граф. — Теперь?… Благо бы еще в восемь часов…
— Что это может значить, граф?
— Не знаю, — отвечал мадьяр, очевидно сильно встревоженный.
— Это, должно быть, сзывают спаги, чтобы отправить нас в Алжир.
— В такую погоду? Нет, это невозможно.
— Однако, вероятно, случилось что-нибудь необыкновенное. Не пожар ли?
— В этот дождь?
— Ну, чтоб передохли все камбалы Средиземного моря и
Мадьяр вместо ответа спросил:
— Ты говоришь, тебе осталось совсем немного?
— Восемь—десять раз провести пилкой.
— Налегай вовсю. Я примусь за решетку. Пусть себе трубят, а мы станем готовиться к уходу. Рибо сказал, что Хасси и Афза будут ждать сегодня ночью недалеко от бледа, и что бы ни случилось, мы доберемся до них. Если мы упустим этот случай, другого такого не будет, и мы отправимся почивать под несчастную насыпь в Алжире. За дело, друг.
Он обошел нары и приблизился к окну. У него появилась мысль, что Штейнер недостаточно погнул толстые железные прутья.
Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что бедный венгр напряг все свои могучие мускулы, желая открыть ему путь к свободе.
— Бедняга! — проговорил мадьяр. — Хоть раз в своей отверженной жизни поступил честно. Да будет пухом тебе песок бледа.
Как мы уже говорили, и магнат обладал геркулесовой силой, так что до известной степени мог потягаться в этом отношении с палачом бледа.
Он схватил первый прут и яростно потряс его. Уже расшатанный, прут сильно погнулся и выскочил из рамы. Второй, третий, четвертый выпали точно так же вместе с поперечным переплетом.
— Готово! — сказал в эту минуту тосканец,
— И у меня! — ответил гигант.
— Ты лев или сам Геркулес.
— Геркулесом был Штейнер.
Адвокат вскочил с нар и стал рядом с графом, вынимавшим две полосы из решетки, чтобы пустить их в ход в случае надобности.
— Хорошая получилась дверь!… Теперь только жалюзи…
— Справлюсь и с ними… Если ты мне поможешь.
— Подумаешь, какого носорога или слона нашел, — сказал тосканец с грустной улыбкой. — Блед сожрал мои мускулы, да еще эта проклятая лихорадка. А когда-то, еще на борту отцовского брига, я такого тумака задал какому-то нахалу-матросу, что он три недели пролежал в госпитале.
— Пусти в ход и ноги.
— А часовые?
— А гром-то! Они, наверное, оглушены. Помогай, друг. Деревянные жалюзи не могли долго сопротивляться. Они быстро уступили усилиям ног и рук и выпали наружу. Дорога перед узниками была свободна.
— Лезть? — спросил тосканец, жадно глотая сырой воздух, струившийся в душную каморку.
— Подожди немного: в подобных делах слишком спешить не следует. Недолго ружью выстрелить.
— Разве здесь есть часовые?
— Кто их знает? У меня глаза не кошачьи.
Граф взял один из железных прутьев, а тосканцу показал знаком на другой. Конечно, прутья не могли служить защитой против ружей, но при стычке один на один все же могли оказать услугу.
Граф в десятый раз выглянул из окна.