В дебрях Атласа
Шрифт:
— Они, мне кажется, поняли меня, — сказал хохотавший до слез тосканец. — Дорогой марабут, надо пойти успокоить этих обезьян, а также дать им понять, что им будет безопаснее держаться подальше от нас. Когда мы достигнем кабильских деревень на Атласе, тогда другое дело. Ару, дай ружье и пистолеты! С этими шакалами лучше быть вооруженным.
Едва он успел получить оружие, как в трехстах шагах от них раздался голос аль-Мадара.
— Проклятые кафиры! Вы хотите уничтожить мой караван? Что
— Пойдем со мной, марабут, — сказал Энрике, — твоя святость защитит нас, потому что ты представляешь силу сенусси.
— Я иду за тобой, — ответил Мулей-Хари. Бедуин не переставал кричать и проклинать кафиров, в то время как его люди, по врожденной потребности всех варваров при всяком удобном случае поднимать адский шум и тратить порох, продолжали стрелять вверх, будто хотели попасть в звезды, как говорил шутник Энрике.
Увидя двух спокойных и улыбающихся людей, аль-Мадар подскочил как ужаленный.
— Собаки неверные, — кричал он, обращаясь к Энрике, — вы мне портите верблюдов и убиваете людей!
— Каких верблюдов? — иронически спросил Энрике.
— Тех, которых я вам предоставил.
— Ведь их головы и ноги не отделены от тела, что же ты рассказываешь!
— Что такое вы взорвали?
— Мы? Ничего! — ответил еще более насмешливо легионер.
— А взрыв?
— А! Это выскочил из ящиков один из тех зверей, что мы везем.
— А верблюд?
— В ту минуту он был вдали и не переставал жевать.
— А если бы ударило кого-нибудь другого?
— Я уж не знаю, что могло бы случиться. Бывают несчастья, — сказал Энрике.
— Извольте сейчас же отделаться от зверей, которые заставляют взлетать на воздух все вокруг, — угрожающим голосом сказал бедуин. — Я не желаю терять ни людей, ни верблюдов.
— Я тебе сказал, что это невозможно. Они предназначены кабилам, и без них кабилы не посмеют снова восстать против французов.
— Мне плевать на кабилов, — закричал аль-Мадар, — я не хочу из-за них портить свои дела с франджи, у которых дешево беру товары.
— Я не выну ни одной бомбы, они представляют для нас маленькое состояние.
— Заплатите мне за верблюдов и лошадей и убирайтесь, куда хотите.
— Сколько просишь за них?
— Пятьдесят цехинов.
— Воровскую цену.
— Что ты сказал, нечестивый?
— Что ты самый любезный бедуин на свете.
— Я не понимаю, что ты говоришь Принеси мне золото, и ступай своей дорогой.
— Она будет и твоею.
— Я стану держаться подальше от вас. Давай деньги!
— Дай мне время дойти до нашего кассира. Впрочем, сомневаюсь, чтоб в его карманах нашлось столько денег.
— Тогда отдай моих животных, или я возьму их силой. Понимая,
Решение было скоро принято: заплатить сейчас и послать к черту бедуина, который легко мог исполнить свою угрозу — лишить путников животных.
Хасси отсчитал пятьдесят цехинов и отдал их тосканцу, который два из них сунул в карман, чтобы обмануть не мавра, а сына пустыни.
— Мои друзья, — сказал он аль-Мадару, — собрали свои последние крохи, но нашлось только сорок восемь золотых цехинов. Теперь у нас ничего нет, кроме наших бомб.
— Я тебе назначил пятьдесят, кафир, — недоверчиво поглядывая на него, сказал бедуин.
— Если мы встретимся с тобой, мы доплатим тебе. Из камней нельзя выжать крови, друг мой, как и из песка пустыни не выжмешь воды. Уступи, и иди с Богом.
— А вы куда?
— Мы уже сказали тебе, на Атлас.
— Мне придется идти за вами: туда же ведет моя дорога.
— Твое дело; но только не слишком приближайся к нам, чтобы опять не случился взрыв.
— Да, уж буду остерегаться.
Они отвернулись друг от друга не простившись и пошли к лагерю, где уже зажигались костры.
— Что, успокоился? — спросили граф и Хасси у солдата.
— Должно быть, эта ворчливая собака довольна: он шел, позвякивая золотыми, — ответил Энрике и сам потряс перед лицом мавра двумя оставшимися цехинами. — Однако мы не избавимся от него: он заявил, что пойдет той же дорогой, что и мы.
— Надо быть настороже, — сказал граф.
— Даже и с этой ночи, — прибавил тосканец. — Я буду сторожить первым, Ару достанется вторая смена, а Хасси — третья. Должен признаться, что этот бедуин пугает меня.
Костры догорели, и, успокоенные тишиной и молчанием вокруг, граф и Хасси вошли в палатку.
Тосканец остался около верблюдов и лошадей, с трубкой в зубах и ружьем между колен.
Ночное бдение было напрасным, так как бедуины, по-видимому, боялись бомб. Но что намерения их предводителя были плохие, в этом нельзя было сомневаться.
Солнце еще не встало, когда маленький караван тронулся в путь по руслу высохшей реки.
В то же время и бедуины сложили свои палатки, нагрузили верблюдов и привязали их друг за другом, чтоб они не сошли с пути.
— Друг следует за нами, — сказал Энрике графу, севшему на лошадь. — Неужели он заподозрил, что в ящиках не бомбы, а золото? Надо взорвать еще одну коробку, чтобы убедить его, что мы действительно обладаем этими зверями.
— Ты, бомбист, кончишь тем, что оставишь нас без пороха.