В день смерти Его

Хласко Марек

–  Значит, горбатиться за каких-то двести двадцать в месяц. Да еще ты хочешь триста.

–  Я хочу?
– изумился субчик.
– Я хочу спокойно покушать. Это вы хотите. Пожалуй, вам надо обратиться в посредническое бюро по трудоустройству. Так, наверное, будет лучше. Уж они вам найдут работу.
– Он поднял палец и показал на разбитое Гришино лицо.
– Попал в аварию?

–  Нет, - ответил Гриша, - с дочкой играл.

Я пододвинул к себе стул и уселся рядом с субчиком. Он слегка отодвинул тарелку.

–  Ладно, - сказал я.
– Ты получишь свои триста фунтов. А когда мы

сможем начать работать?

–  Когда?
– повторил он.
– Завтра. Заплатите сегодня, и я вам прямо сегодня все и устрою. Завтра начнете.

–  Послушай, - сказал я.
– Мы с ним в последний раз видели триста фунтов в кино, в рекламе государственной лотереи. Поработаем месяц, и ты получишь свои башли. Идет?

Я протянул ему руку, подождал немного, а потом Гриша изо всех сил ударил меня по руке, и она отлетела в сторону.

–  Мы еще увидимся, - сказал Гриша.

–  Само собой, - сказал субчик.
– Почему бы и нет. Как только разживетесь тремя сотенками.

Вот и все; с тем мы и ушли; если бы не Лена, можно было бы вернуться домой, но нельзя прийти в десять часов утра и сказать, что у нас ничего не вышло; это был бы полный предел. Вот и приходилось возвращаться после четырех, вместе с закончившими работу людьми, и делать вид, что мы просто падаем с ног от усталости. Пожалуй, нет ничего мучительнее, чем притворяться измученным - в некоторых случаях. Впереди было еще несколько часов, и мы пошли нашей обычной дорогой - в сторону моря.

–  Он, в общем-то, неплохой, - сказал Гриша.
– Просто по-другому не умеет. И, помолчав, добавил:- Он, должно быть, со всеми такой.

–  А ведь ты сам хотел смазать его по роже.

–  Ну да, - сказал Гриша, - и не только его.

–  Послушай, Гриша, - сказал я.
– Он хочет триста фунтов. Давай продадим пушку. За нее мы получим сто двадцать, а то и сто сорок фунтов, остальное возьмем в долг. Через день-другой приступим к работе, и все будет о'кей.

–  Не надо, - сказал он, - не продавай оружие.

–  На хрен тебе пистолет, - раздраженно сказал я.
– Во что ты будешь стрелять?

–  Найдется во что, - ответил Гриша.
– А вдруг эта сволочь ничего не сможет для нас найти? Что тогда? Или слиняет с нашими башлями, где мы будем его искать? Мало, что ли, я видел таких умников? Господи ты Боже мой, сколько я их видел. Подожди пока.

–  Я и так уже невесть сколько жду, - ответил я.
– А у тебя, Гриша, жена. И маленькая Леночка.
– Вот и ты женись, - говорит он.
– Тогда у нас все будет поровну. Тем твое сердце и успокоится.

–  Сейчас побегу и женюсь, - сказал я.
– Но только на чуть-чуть.

Мы попрощались у моря; Гриша спустился на пляж, а я пошел в сторону улицы Яркон, чтобы найти одну девушку. Это оказалось несложно, я увидел ее издалека: она сидела на террасе загаженного кафе и курила с таким видом, что род ее занятий не вызвал бы сомнений и у пятилетнего ребенка. Она была по-настоящему красивая, и это все усложняло. Усложняло, потому что ее было жалко. Я вообще-то шлюх не жалею, потому что превратиться в шлюху нельзя, ею нужно родиться; шлюха так и умрет шлюхой, а все прочее на эту тему - просто плохая литература. Поэтому мне их не жаль, и, может быть,

поэтому они меня и любили. Мне доводилось слышать, как они слезливо исповедовались разным дуракам, пребывавшим в той или иной стадии опьянения, а потом пересказывали все товаркам и подыхали со смеху. Они вообще любят рассказывать. И есть о чем. При всем при том понять, когда они лгут, легко, и это приятно: ведь это тебе не родная жена, которой так и хочется поверить, даже если она заявит, что на посещение зубного врача у нее ушло пять часов, а вот где находится его кабинет, она никак не может вспомнить. К шлюхам относишься по-другому.

Но эту одну мне было жаль, потому что она была настоящая красавица. Я ничего не мог с собой поделать. Опять-таки я уже пару месяцев жил с ней и был ей должен кучу денег, может, отсюда возникла эта новизна ощущений. Все может быть.

–  Ну как?
– спросила она, когда я присел за стол на неправдоподобно грязный стул с плетеным сиденьем и закурил.
– Опять ничего?

–  Ничего, - ответил я.

Я глотнул из ее стакана какую-то сладкую мерзость; официант принес пиво «Голд стар», которое я всегда тут заказывал и всегда за ее счет, я выпил горького, крепкого пива, и мне сразу полегчало. Официант подмигнул, как бы говоря, что уважает меня и мое мудрое отношение к жизни и что он сам охотно стал бы альфонсом, но по причинам, неизвестным ему самому, никак не может решиться; потом он ушел. Она тянула через соломинку эту свою липкую пакость, не знаю, что это было, прежде мне пить такое не доводилось.

–  Ну так как?
– спросила Ева.
– Поедешь со мной в Иерусалим?

–  Нет, - ответил я.
– Попробую еще кое-что.

Она усмехнулась.

–  Тебе никакой работы не получить, - сказала она.
– Во-первых, ты турист, и у тебя нет разрешения на работу. Во-вторых, ты совсем не знаешь языка. Никто тебя не возьмет, это ясно, да и потом, таких, как ты, пруд пруди. Я уж не говорю про то, что ты ничего не умеешь.

–  Я пять лет работал шофером, - сказал я.
– И на машинах похуже здешних. Мне только нужно найти место, Ева. Машину водить я еще не разучился.

–  В этой стране каждый дурак умеет водить машину, - сказала она.
– И такую работу найти труднее всего, потому что за нее к тому же лучше всего платят.

Я и без нее это знал; шоферы здесь живут как короли и зарабатывают больше всех. Этот гад, что вчера намял нам с Гришей бока, тоже шофер; вспомнив об этом, я скрипнул зубами.

–  Если хочешь, можем еще поговорить на эту тему, - сказала Ева.
– Ты, наверное, не знаешь, так я тебе скажу, что водителей здесь больше, чем машин.
– Она отбросила соломку и снова глотнула таинственную жидкость.

–  Ну что?

–  Нет, Ева, - ответил я.
– Я с тобой не поеду.

К нам подошел официант и сказал:

–  Тут один тип хочет поговорить с тобой. Он сидит за вами.

–  Скажи, что я занята, - сказала Ева, даже не обернувшись: она была самой красивой проституткой в тех краях и могла, даже не поморщившись, потерять двадцать фунтов. А вообще-то он мог и подождать; если ему приспичило, то должен был знать, что лучше Евы не найти.
– Значит, не хочешь быть сутенером? Не хочешь?