В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945
Шрифт:
Рассказали мы им, как идти. И они нам подсказали, чтобы шли вдоль озера, у самой воды. «Выше не поднимайтесь, там все простреливается», – предупредил лейтенант.
Вышли-таки.
Наши тыловики уже наготовили продуктов. И время от времени отправляли их окруженным. Гляжу, среди них толчется помощник нашего старшины. Он увидел меня, обрадовался, говорит: «Саш, пошли обратно». – «Нет, – говорю, – Серега. Я там уже побывал. Давай теперь и ты сходи». И пошел я искать своего старшину. Нашел. Старшина Фролов налил мне стакан водки, дал поесть. Я выпил,
Проснулся, потрогал голову. Да, думаю, надо на перевязку. Пошел искать санчасть. А немцы постреливают. Снаряды так и пролетают. Бухают то в глубоком тылу, то поближе. Иду наблюдаю. Тыл есть тыл: и люди здесь другие, и повадки у них иные. Вот летит снаряд, а они все падают на землю. Кто в кювет, кто куда. «Чего вы падаете? – говорю. – Вот когда снаряд фурчит, тогда да, этого опасаться надо. Но все равно своего не услышишь…» А они при каждом перелете падают. Побыли б, думаю, на передовой хотя бы денек, пообвыклись бы скоро.
Не нашел я санчасти. Вернулся назад. Мне старшина Фролов еще стакан водки налил. Я выпил – и опять под повозку…
А ночью вышли все наши.
Утром я опять пошел искать санчасть. И меня отправили дальше в тыл. Боли никакой я не чувствовал. Помогал снимать с машины раненых. Когда последнего сняли, мне и говорят: «Ты кто, сопровождающий?» – «Нет, – говорю, – я тоже раненый». – «Ну, тогда сдавай оружие и иди к операционной».
Положили меня на стол, сняли бинты. Я потрогал голову: вот они, осколки, под кожей, как горох, ходят…
Попал я в госпиталь в Кандалакшу. Это километров восемьдесят в тыл. Ни один снаряд не долетит. Привезли сперва в один госпиталь – мест нет. В другой, в третий. Бои идут, раненых поступает много. И вот привезли в школу. Госпиталь № 10/14. Запомнил. Я несколько суток не спал. После тех ночей, под телегой старшины. Усталый, голодный. Как в тыл попал, так сразу и расслабился. Меня с дороги – в ванну. Молоденькие девчата меня повели, раздели, стали мыть. А у меня хоть бы что пошевелилось… Вот что такое в окружении побывать. Да, брат ты мой…
– Окружение – это, брат ты мой, особая война.
В 1943-м я попал последний раз в окружение.
Немец нас обошел. Мы думали, что удержимся на своих позициях, а соседи подойдут, выручат. А он всерьез за нас взялся. И через несколько дней нас в том котле все же дожал.
Прорвались, помню, немцы, атакуют, бегут прямо на нас. Вот уже на нашу батарею ворвались. Пехоту смяли. Я пистолет выхватил, одного повалил.
Как я убежал оттуда, не помню. Миномет мы оставили. Прицел только остался у меня. Я не помню, как и снимал его. Машинально.
Огонь был такой мощный, что кругом за несколько минут были буквально срезаны кусты и небольшие деревца. Лесок наш постригли, как английский газон. Кто встал, побежал – того сразу наповал.
Я переждал стрельбу. Когда чуть поутихло, побежал. Впереди наша пушка стреляет прямой наводкой. По танкам. Они танки пустили. Бегу, а немецкие трассирующие пули обгоняют
Тут подошли наши танки. Ударили. Помню, как вышла наша «тридцатьчетверка». Остановилась. Стволом повела. Шлеп! – и немецкий танк сразу загорелся. Налетели немецкие самолеты. Бомба упала возле нашего танка – и башню с него так и сорвало.
Полежали мы в лесочке, образумились. Пришел откуда-то лейтенант, стал поднимать нас в контратаку. Так и я в пехоту попал. А ничего, отбились.
Глава 4
Плен
Удары немецких моторизованных группировок были настолько мощными, настолько тщательно спланированными, что противостоять им наши постоянно отступающие части попросту не могли. Храбро сражающиеся полки и батальоны, одиночки-герои не могли существенно повлиять на ход событий, складывающихся на том или ином фронте. Как раз-то зарывшиеся в землю отдельные подразделения в результате своей стойкости и оказывались в окружении, а затем, как правило, в плену. Впрочем, дорога в плен была разной. Так же как и последующая судьба.
Согласно немецким источникам, за четыре года войны вермахт пленил 5754 тысячи военнослужащих. По данным Генерального штаба Вооруженных Сил РФ – 4059 тысяч человек.
Погрешность, как видим, огромная, более полутора миллионов человек. Цифра примерно равная всей группировке нашей армии, сражавшейся в битве за Москву осенью – зимой 1941/42 года. И что в бездне этих миллионов и сотен тысяч судьба моих героев?.. Они, может, и не учтены этой статистикой, оставшись за полями погрешностей.
И что за манера у историков-политиков преуменьшать собственные потери и преувеличивать потери бывшего врага. Ведь, умышленно уменьшая, к примеру, количество наших военнопленных, мы тем самым умаляем страдания своего народа в годы Великой Отечественной войны. Другие народы, к примеру народы Прибалтики, пошли по другому пути. Правда, там тоже в статистику грозит вмешаться меркантильная политика. России хотят предъявить счета за ущерб, нанесенный нашей оккупацией. Но кто заплатит за жизни красноармейцев, убитых в спину в прибалтийских городах и на хуторах во время летнего отступления? А каждый убитый – это русская семья, оставленная без кормильца.
Сколько советских солдат и офицеров умерло в плену и сколько казнено, точной статистики тоже нет. В 1941 году в германском плену оказалось более 3500 тысяч человек. Первую зиму пережила только половина из них.
В плену были расстреляны и умерли несколько советских генералов. К примеру, генерал-майор И. А. Пресняков, командир 113-й стрелковой дивизии, генерал-лейтенант Ф. А. Ершаков, командующий 20-й армией, генерал-майор В. Н. Сотенский, командующий артиллерией 5-й армии.