В дороге
Шрифт:
– Нет, не будете, - отвечали им.
– По закону сеяли не вы, а совхоз. Совхоз и уберет. А уж потом выделим вам землю.
Понимали, что друг без друга не смогут провести уборку: у одних в руках техника, другие сторожат свои хлебные поля. Поэтому заключили договор о со-вместной работе, который продержался лишь день-другой. Страсти взяли верх. Уличили друг друга в самоуправстве, воровстве. Расторгли договор. Вызвали милицию, чтобы прогнать "вражеские" комбайны с "моего" поля. Пусть пшеница стоит, пусть осыпается, но "чужое не тронь".
С
И прежде "Кузнецовский" достижениями не блистал, а нынешний "пожар" и вовсе доконал хозяйство. Возвращать надо срочные кредиты, платить проценты. Но из чего? Скотина осталась без кормов. Под нож ее.
Трудно всем: бывшему совхозу, тем, кто ушел оттуда и кто снова вернулся. После летних баталий и осенних итогов ассоциация Хабарова потеряла много людей. Если летом разделились почти пополам, то теперь у Хабарова не осталось и четверти. Возвратились в бывший совхоз пенсионеры, не получив желанного пая. Ушли и работники, поняв, что ассоциация и доходы ее - это еще журавль в небе, а жить надо сейчас.
Время, зимние холода остудили прежние страсти. Прежний совхоз и ассоциация делят землю, делят технику. Конечно, нелегко. Но верно сказал Хабаров:
– Те, кто занимается производством, всегда между собой договорятся, потому что ими правит экономика. А когда просто эмоции, - добавил он, - тогда худо.
Дележ еще не закончен. Пожар погас, но угли горячи. И пламя может снова проснуться. Потому что решается дело великое: з е м л я, с о б с т в е н н о с т ь, а значит, и ж и з н ь. Тех, кто работал, кто ныне работает и кому завтра жить на этой земле, в хуторе Кузнецы.
Вот, кажется, и вся невеселая история про "пожар" в хуторе Кузнецы. Остается последнее: зачем я туда ездил - чтобы просто вынести сор из хуторского дома? Нет. Чтобы найти виноватого? Да.
Времена нынче иные. Не разборов и оргвыводов я хочу. Но великий передел на нашей земле лишь начинается. И каждый опыт, пусть даже горький, для нас урок.
Последний разговор в Кузнецах (уже при отъезде, на заснеженной улице) был с пенсионером, бывшим механизатором Николаем Лаврентьевичем Рогожниковым. Он не старец, выживший из ума, а крепкий еще мужик, общительный, энергичный.
– Ваша-то где земля? Ваш пай?
– спросил я его.
– В бывшем совхозе или в ассоциации?
– Какая земля?..
– не сразу понял он.
– Бумажка эта, на какой написано? Отдавал я ее... этому... как его...
– стал он вспоминать.
– Кому?
– Ну этот... Петро вроде...
Подошел тут П. Н. Шлепин, призвали его на помощь:
– Кому я землю отдал?
– Может, Тибирькову?
– Нет.
– Хабарову?
– Нет.
– Сашке Хомякову?
– Ему, ему!
– обрадовался Николай Лаврентьевич.
– Сказали, совхоз распускают, все пропадет.
– В помещики полез? За белыми буханками?
–
– Как же: корову дадут. Дали?
– Ничего не дали. Бумажку Сашка возвернул, говорит: не нужна ему.
– А теперь в совхоз вернетесь?
– спросил я.
– Они вроде не берут.
– И не возьмем, - решительно подтвердил Шлепин.
– Нацелился в помещики туда и шуруй.
– Не берут. Приехал этот, как его... Попов. Говорит: дай. Я отдал. А потом приезжал начальник комплекса, тоже говорит: дай. Я говорю: где ты раньше был?
– А за что отдали? Продали или заключили договор?
– добивался я, ведь разговор шел о земельном пае, что заработал этот человек за всю свою нелегкую жизнь.
– Не знаю, - ответил владелец земли и махнул рукой.
– Ничего нам не надо. Подыхать скоро...
– А подохнем, - вздохнул Шлепин, - опять совхозу хоронить, кому же еще...
– Конечно, - согласился "помещик".
– Мы туда жизнь поклали.
– И, распрощавшись, зашагал к магазину за хлебом.
Плакать ли тут, смеяться... Над кем? Над "помещиком" Николаем Лаврентьевичем с корявыми от труда руками?
Да все мы такие: и я и вы, мой читатель. Работали, жили... Было вроде бы все - мое. А в руках оказалось - пусто. Потом нас "пожалели". И выстояв, как послушные овцы, очередь, получили мы на руки блеклую бумажку с печатью - всего века нажиток. Теперь вот глядим на нее в городах и весях. Ломаем головы: что делать с этой бедой? Стать то ли фабрикантом, то ли помещиком? А может, сменять на бутылку водки да кус вареной колбасы?
Так что не будем смеяться над Николаем Лаврентьевичем и земляками его. Новая жизнь пришла, их не спросила. Как понять ее?
А ведь "понятливых" много. Целый год пылал "пожар" в Кузнецах. В том огне горел хлеб, скотина. Огонь и дым видны были в районном центре и областном, где высятся этажи руководства: Советы, комитеты, постоянные комиссии, администраторы, представители президента, специалисты по экономике, праву, земельной реформе. В Москве их и вовсе пруд пруди. И один другого умнее. По телевизору днем и ночью соловьями поют. Помочь Николаю Лаврентьевичу - прямой их долг. За это их хлебом кормят, и не коркой сухой, а с маслом да икоркой.
Не помогли. Лишь при случае приводили как негативный пример кузнецовские страсти. Может быть, это проводилась в жизнь мысль одного из руководителей Агропрома, всерьез ли, в шутку высказанная на одном из совещаний: "Надо в каждом районе распустить по одному хозяйству и глядеть, что получится. Для примера".
Пример, конечно, нужен. Но вчерашний колхоз ли, совхоз - это живые люди. Глядеть, как они корчатся от боли?
А еще это живая земля. Ее муки. Вот она - прикрытая снегом, тянется и тянется вдоль дороги. С неубранной кукурузой, сорго, с непашью в Кузнецах. С оставленными подсолнухом, ячменем, картошкой в других колхозах, районах. С погнившим сеном. С неубранной соломой. С запаханными в земле арбузами, капустой, помидорами.