В душной ночи звезда
Шрифт:
– Холодно?
– Нет.
– Ладно. Слава богу, всё обошлось. А что и, правда, зарезал бы кого?
Вместо ответа Ладусь откинул голову назад, так, что чётко обрисовался кадык на тонкой ещё мальчишеской шее, и, беззвучно рыдая, сморщившись, зажмурив глаза, кивнул головой.
– Ну, ты, потише, потише.
– Войту было жалко мальца. Он тоже видел представления батлейщика, и видел этого яснолицего весёлого паренька, про которого местные молодки говорили: "Какой красивый старший мальчик - как молодой Ярило*!"
"Что-то не так!
– раздумывал войт, - Чем допекли хлопца, что стал с собой носить кинжал? Кинжальчик серьёзный, заточен остро. В ножнах сидит
Вслух спросил:
– Ребята не успели отобрать ножик, пока ты его доставал?
Ладусь молча покрутил головой.
– Быстро достал?!
– притворно удивился войт. Парень кивнул.
– Так!
– стремительно поднялся высокий, грузный войт, заходил по светлице, затем опять сел, на этот раз придвинув близко к хлопцу своё лицо. Зашептал:
– Учился доставать? Зачем? В разбойники пойдёшь? Сестёр, братьев оставишь, пойдёшь в разбойники? А? Пусть пропадают, пусть их другие разбойники режут, пока ты будешь резать чужих людей? А?
– шёпот его громом отдавался в голове несчастного.
Войт опять вспомнил чистые, весёлые глаза паренька, когда он подкидывал младшего мальчишечку. И одна догадка шевельнулась в его седой голове: нет, не похоже на правду, этот парень - кремень, но попробовать стоит...
И войт сказал:
– Или ты трусишь, хлопец? Нож для смелости носишь?
Ладусь, наконец, разжал зубы, слёзы, лившиеся по щекам, стали пересыхать, и он зашептал в лицо войту, блестя мокрыми глазами и твёрдо ставя слова:
– Я не трушу! Мне не нужен нож! Я - ради Терезки!
"Это старшая девочка, что ли?" - подумал войт, но только сглотнул, кивнул понимающе Владиславу, и тот, глядя ему в глаза, рассказал, как было дело.
– Терезка нам не просто сестра, - она нам как мать. Её все с малых лет называли госпожа-хозяйка.
Когда родители сгорели вместе с хатой, она нас от голода спасла: пошла, малая, добивалась, и попала к менскому старосте, и не оробела, рассказала про наше горе, попросила приютить всех нас при богадельне, пока не отыщется наш старший брат Юзеф. Она говорила, что мы отработаем за хлеб, помогая лечить калеченных. Но отдать нас по монастырям не согласилась. И с торбами отправить нас по дорогам не допустила, так хорошо говорила она! А ей было всего двенадцать лет. Она такая умная, наша Терезка! Пан войт, вы не знаете, какая умная Терезка! Когда нас забрал Юзеф, и мы первый раз пошли с ним показывать батлейку, Терезка посмотрела, что делает Юзеф, и сказала, что этого мало. Надо делать так, так и так - и быстро показала нам, как надо кувыркаться, да непросто, а под музыку, и другие выдумки - всё придумала она. Она помнит былички до единого слова, даже если услышала их всего один раз. В Менске она ходила за леками к аптекарю-немцу и научилась понимать по-немецки. Пришла однажды, и заговорила с немцем по-ихнему. Хозяин глаза выкатил от удивления! Его жена так обрадовалась, стала приглашать Терезку в гости, чтобы было ей, немке, с кем поговорить на чужбине. А Терезка научила и малышку Зосю немецким словам, нас с братьями тоже пыталась научить, но ничего из этого не вышло...
Аптекарша так сестриц полюбила, дарила им красивые наряды, и просила Юзефа отдать Терезку и Зосечку на воспитание. Немец тоже стоял рядом, и кивал головой, когда они разговаривали с братом. Нам жалко было расставаться с сестрицами, особенно с Терезкой, но мы мужики, мы согласны, мы не пропадём, а они девчонки, им нельзя жить по дорогам. А Юрась, он же совсем маленький тогда был, обхватил Терезку руками, прижался, и так плакал, так
Немка сказала Юзефу, чтобы одумался, привёз матхенок* к зиме обратно в Менск. А у нас не получилось вернуться. Зимовали в Полоцке.
Тут тяжкое воспоминание омрачило лицо Ладуся.
Принесли квас. Войт кивнул пареньку: испей. Ладусь, облизнув пересохшие губы, покрутил головой - нет. Пить квас не стал. Наконец-то нашёлся человек, который выслушает его!
– Нас взял с собой в дорогу полоцкий купчишка. Тремя лодзяками плыли. Купец стал ходить вокруг Терезки, был ласков с ней...
– Войт невольно отшатнулся. Но не сказал ни слова, продолжал глядеть Владиславу в глаза.
– Терезка наша умная, но дитя ещё, она ещё девонька, - сильно краснея, доверчиво пояснил паренёк мужчине.
– Она думала, все её любят за ум, за понятливость. Смеялась, разговоры разговаривала с купчишкой этим, она поговорить у нас любит! А я внимательно смотрел, и догадался, что козлу старому надо.
– Купец что, немолод?
– Нет, - покрутил головой Ладусь.
– Огромный, здоровый, и почти в таких годах, как вы, пан. "Ого! Бес!
– присвистнул мысленно войт. Вслух спросил:
– А Юзеф что на это?
– Пан войт, Юзеф - добрый. Он словит муху и отпустит. Он говорит - для того, чтобы комары не кусали, надо с первым комаром, с самым первым, который на тебя по весне сядет, договориться, чтоб передал своим братьям-комарам тебя не кусать, и комара этого живым отпустить*.
– И что же, не кусают его комары?
– улыбнулся одними глазами войт.
– Не кусают! Комары, правда, его не кусают. Зосечка Юзефу верит, они с ней вместе этот договор с комарами проделывали, и Зоську тоже не кусают. Мы с братьями следующей весной тоже попробуем, так, для интереса... Юзеф сказки записывает или рисует, он ничего дальше носа своего не видит. Только я и догадывался, что будет с Терезкой. Сейчас думаю, - надо было решиться, объяснить ей, да сбежать, что ли потихоньку... А как сбежишь? Надо всех забрать. Надо Юзефу объяснять это дело, а он бы не поверил, он - зачарованный!
– Ладусь произнёс это как ругательство.
Помолчал.
Потом, бросив глядеть в угол, как бы размышляя, проговорил, повернув лицо к войту и опять упёршись в него лихорадочными глазами:
– У меня сейчас получается говорить с вами, пан войт, про это, а раньше не получалось. Несколько раз пытался исповедоваться, а у меня как будто голос отнимался... Я даже с Терезой тогда поговорить не мог - стеснялся. Нужных слов у меня не было....
...Я подкараулил купца, когда остановились недалеко от Витьбенска. Кинжал я украл у него же. Видел накануне, как он завернул кинжал в тряпицу и спрятал так, недалеко, чтобы был под рукой... Я вытянул кинжал, а в отрез закрутил узкую железину с ушком - нашёл кое-где. Я ночью, лёжа на боку, ловчился выхватывать кинжал из ножен: я спорый, у меня сразу стало получаться. Только дядьки с меня наутро посмеялись, думали, я...- Ладусь опять сильно покраснел, захрустел костяшками пальцев.
– Да ну их!
Я думал убить купца, а когда услышал, что он замыслил, то передумал.
Я подслушал, как он разговаривал со своим кормчим, молодым мужиком, про Терезку, - что она всем достанется...
– У Ладуся от вновь переживаемых воспоминаний опять задёргалось лицо, и он, как вначале, запрокинул голову, задышал со всхлипом.
– Говорил, что всё равно, какая разница, не на этой, так на другой дороге - не они, так другие: она братьями помыкает, а братья у неё - смешные шуликуны, ни на что не годные братья!!!