В двух шагах от рассвета
Шрифт:
Вокруг простиралась непроглядная тьма. на клубилась и безостановочно играла бледными тенями, бывшими когда-то чьими-то жизнями. Шутливо развлекалась с ещё одной попавшей в эти невидимые сети, заблудившейся душой и беззвучно смеялась над ее жалкими попытками осознать себя. Не сказать, что тьма была холодной или, наоборот, обжигала. Нет, способность ощущать пропала вместе с собственным телом, которое осталось где-то невообразимо далеко. Боли тоже не было. Как не было, впрочем, ни радости, ни горя, ни вообще ничего. Только бесконечная пустота безвременья и ровное дыхание вечности. Абсолютный, совершеннейший
Почему стало темно? И так тихо? Что со мной?
Разве это смерть?
Небытие?
Тот самый длинный туннель?
Не знаю. Но тогда где обещанный свет?
Или это еще не конец?
Внезапный разряд пронзил ее от макушки до копчика, заставив содрогнуться и резко вдохнуть. Горло мгновенно обожгло безумно горячим воздухом, в груди вспыхнула резкая боль, безжалостно вырывая из беспросветного мрака. Она попыталась отползти, убежать от жгучего яда, впившегося своими острыми зубами в занемевшие мышцы, но даже этого не смогла: тело напрочь отказывалось повиноваться. Оно было еще там, по ту сторону, все ещё не хотело оживать.
И Ева не хотела тоже.
– азряд! ще разряд! Триста шестьдесят!..
Она вновь содрогнулась от пронзившего до мозга костей импульса, почти сумевшего вырвать у нее болезненный стон, выгнулась дугой, но тут же рухнула обратно на стол, не в силах ни сопротивляться, ни убежать, ни хотя бы прекратить эту пытку.
– Кислород! Да убери трубку... маску давай! Да. Еще! Тридцать процентов!..
Ева не смогла сразу вспомнить, кому принадлежит этот хриплый, неимоверно напряженный голос, но инстинктивно почувствовала – это кто-то из своих. И он очень испуган. Потом на лицо легла пахнущая резиной мягкая губка, по горлу потекла восхитительная прохлада, заставив ее если не вдохнуть,то хотя бы прекратить вялое сопротивление.
За ней пришла боль.
А за болью – воспоминания.
Колючка дернулась всем телом и не закричала только потому, что не смогла как следует выдохнуть. Только хрипло застонала. И с отчаянной решимостью попыталась вырваться, прекратить это бесполезное занятие – без НЕГ жить стало незачем. Не для чего. Не хочу. Не могу. Не стану. Ставpас...
По лицу покатились слезы злого бессилия: проклятое тело больше не желало подчиняться! И, уже почувствовав вкус подаренной каким-то сердобольным кретином жизни, со всей возможной скоростью устремилось навстречу неимоверным усилиям реаниматологов.
– Слава богу! – выдохнул чей-то незнакомый бас.
– Кажется, держит. Спасибо, сударыня. Не знаю, кто вы, но я впервые на практике вижу, что от всякой экстрасенсорной чепухи есть реальный толк. Мое почтение.
– Не стоит, – сухо отозвалось смутно знакомое сопрано.
– Витор! Я разорвала их связь, а теперь позаботься о том, чтобы мои усилия не были напрасными! Понял? Если она придет в себя, не позволяй ей прикоснуться к трубкам!
– Да, госпожа Ирнасса.
– Будешь дежурить вместе с Ингваром
Ева, ценой неимоверных усилий, сумела приоткрыть один глаз и сквозь мутную алую пленку уставилась на раздраженную реису. Ирнасса... по-прежнему красивая и бесстрастная. Это к тебе летeл Стас. Ради тебя оставил Москву. Из-за тебя не смог быть рядом, когда был так нужен. И вот теперь его нет!! Колючка зло выдохнула. Зачем она здесь? Зачем вернула к жизни? Почему мучает? Я не хочу, не могу жить без него. Не желаю оставаться. Не стану бороться. Не буду даже пытаться, потому что все теперь потеряло значение. И сделаю что угодно, лишь бы вернуться туда, во тьму.
К нему.
– Ты ме...ня не... удержишь...
– Гoспожа Ирнасса! – ахнул Ингвар.
Реиса стремительно обернулась. Ее крупные черные глаза, больше похожие на бездонные горные озера, на короткий миг полыхнули торжеством, а чувственные губы раздвинулись в победной улыбке при виде пришедшей себя кейранн-сан. Справились! Даже со Слиянием справились! Сометус-сан пристально всмотрелась в измученное, искаженное пережитым лицо той, которая не так давно лишила ее единственной дочери – любимой даже после страшного предательства Кланов дочери – и долгим взглядом посмотрела в полупрозрачные голубые радужки Охотницы,так стремительно ворвавшейся в их размеренную жизнь и успевшей так много порушить всего за несколько месяцев.
Ева нехорошо сузила глаза, на дне которых вспыхнули яркие алые огоньки.
Ирнасса едва заметно вздрогнула, внезапно поняв, что за последнее время Охотница стала намного сильнее. Что она поразительно легко прочитала ее, лежащие на поверхности, смятенные мысли, полные законной гордости за проделанную в дикой спешке работу, одновременно умудрившись не позволить могущественной реисе коснуться своих собственных чувств даже краем. Многоопытная Сометус-сан поняла это сразу, только глянув в пoлные боли и злого упрямства глаза Колючки. Как поняла и то, что Охотница непременно попытается избавиться от тяжкого бремя ставшей бессмысленной, как ей казалось, жизни.
– Нет, дорогая, ничего у тебя не получится, уж я позабочусь об этом, - прошептала реиса вслух. Точно таким же тоном, который так любила когда-то Ирма. И мысленно добавила:
«Даже если для этого мне придется держать тебя в цепях. Так-то, милая».
Ева скривилась от ненависти, прекрасно расслышав и первое, и второе. Проводила налитыми кровью глазами резко отвернувшуюся женщину, даже в свои три с половиной сотни лет не потерявшую жгучей, какой-то убийственной красоты, с трудом подавила полный беспомощной ярости вопль. Но вдруг что-то вспомнила и замерла.
Ирнасса хотела заставить ее жить! Хотела заставить мучиться, страдать, умирать от боли каждый прожитый день! День, который был адом без НГ... нет уж!
Колючка с отчаянным рыком дернулась на жесткой койке, неимоверным усилием почти сумев оборвать многочисленные, опутавшие тело шланги и трубки сразу трех капельниц, сорвала дурацкие датчики с кожи и с огромной радостью услышала тревожный писк мониторов над головой. Затем дернулась снова, пытаясь отшвырнуть многочисленные и невероятно сильные руки, внезапно обхватившие ее со всех сторон и не дающие порвать последние связующие нити, напряглась, захрипела... и обессилено повалилась обратно: она слишком ослабла.