В джунглях

Мукерджи Дхан Гопал

Знакомство с этими людьми позволило мне узнать много нового. Прежде я видел лишь крестьян да еще всяких зверей. Теперь же в джунгли пришли горожане со своими странными обычаями. Люди, с которыми я до тех пор имел дело, не были так расточительны и легкомысленны, как вельможи, приезжавшие на охоту, но природа наделила их мудростью, которой вельможи совершенно лишены. Сначала это удивляло меня, но со временем у меня пропало всякое желание доискиваться, почему это так, а не иначе, и я принял их обычаи без размышлений, как повадки новых зверей, которые нужно знать.

Для крестьянина дикий зверь — это прежде всего живое существо. Безобиден он или опасен — все равно, он носитель того, что прежде всего свойственно и человеку, — носитель жизни. Поэтому деревенские жители и дают зверям ласковые прозвища. Тигра, этого свирепого хищника, они зовут Полосатым Братом, безотчетно сознавая простым крестьянским разумом свое родство с животными. Слона они называют Благородным Другом, и опять-таки видно, как хорошо понимает крестьянин мир, который окружает его. Всякий, кто хоть раз видел слона, знает, что это существо, огромное, как гора, и в то же время кроткое, как букашка, а в этих двух качествах — самая суть жизни. Не удивительно, что его зовут

Благородным Другом. А теперь сравните эти имена с теми кличками, которые дают зверям горожане. Тигр для них — это «дичь», зверь, которого надо убить, слон — «слоновая кость», единственное, что их в нем интересует. Олень (которому народ дал чудесное имя — Робкий Красавец), для них только «мрига» — добыча, и даже саму охоту они называют «мригайя».

Оказалось, что городские и деревенские жители не только мыслят, но и держатся по-разному. Крестьяне, как мне казалось, были проще и бескорыстнее; горожане лучше воспитаны, но не так щедры, и ни один из них не мог превзойти крестьянина в практичности. Возьмем пример. Деревенский парень никогда не бросит ни клочка газеты, ни тлеющей головни там, где он побывал. После него в джунглях не остается никаких следов. Горожане, напротив, в самых опасных местах разбрасывают горящие угли и всякий мусор. Теперь я начал замечать то, чего не знал раньше. Те животные и люди, которые близки к природе, не могут относиться к ней пренебрежительно, а те, которые далеки от нее, напротив, неряшливы и беспечны. Даже между дикими и ручными слонами есть разница. Или возьмем для примера собаку, живущую в городе. Она не сумеет замести свои следы в джунглях. А вот крестьянская собака, живущая у самого леса, не оставит после себя никаких примет, и найти ее нелегко. Она тщательно прячет все следы. А теперь возьмем другой пример. Корова бродит ночью по деревне, заходит в сады, повсюду оставляет навоз, и ничего не стоит узнать, где она гуляла всю ночь. Корова делает столько шуму, что поднимает на ноги половину деревни. Даже со сна можно сразу сказать, где она находится. Сравним корову с диким буйволом. Хотя это огромное животное достигает иногда в длину десяти футов, оно передвигается почти так же бесшумно, как стрела, рассекающая воздух. Буйвол никогда не объедает слишком много травы на одном месте, чтобы охотник не выследил и не убил его там, где он прячется. Помет его не валяется на каждом шагу, не остается заметных следов и там, где он пьет или купается. Даже трава, по которой он ступает всей тяжестью, недолго сохраняет отпечатки копыт. Через несколько часов она выпрямляется, и ничто уже не напоминает о том, что здесь был буйвол. Дикие звери ходят тихо, осторожно, уверенно, так же как и люди, живущие в лесу. Почему? Потому что всякий след, оставляемый ими, может стоить им жизни. Каждую минуту они сталкиваются лицом к лицу с самыми примитивными нуждами. Они не знают, с какой стороны может напасть враг, и должны все время быть настороже. Поэтому они бережно относятся к природе. Иное дело в городе — там человеку и его домашним животным не грозит постоянная опасность. Отсюда невнимание к своему окружению, самоуверенность, которая притупляет чувства.

Так вот, из города явились охотники, а с ними слоны, палатки, барабаны. Конечно, в джунглях можно услышать немало шумов: птичьи голоса, рычание тигра, фырканье оленя, болтовню обезьян, лай лисиц. Но ужаснее боя этих барабанов я в жизни ничего не слышал.

Даже охотничьи приемы у этих людей были особые. Они старались, чтобы на их долю выпало поменьше риска, а на долю зверей — побольше. Такова природа всех трусливых созданий. Они ничем не гнушаются, используя даже слабость своих жертв. Страх заглушает совесть и благородство. И хотя мы помогали городским охотникам, мне все это было не по душе.

Каждое утро они посылали нас на разведку. Иногда мы с отцом подолгу бродили без отдыха, отыскивая следы. А потом проходило не меньше шести часов, прежде чем мы успевали добраться до лагеря, чтобы рассказать обо всем увиденном. С вечера мы вместе с охотниками ложились спать и вставали около четырех часов утра. Наспех позавтракав, все спешили туда, где мы накануне видели зверя. Охотники, иногда человек двадцать, ехали на слонах, с которых, конечно, были сняты великолепные чепраки, — оставались лишь соломенные подстилки. Они направлялись в одну сторону, а мы вместе с загонщиками — в другую. Всего нас было человек пятьдесят, шли мы по двое — с каждым загонщиком был один помощник— широким полукругом и, громко стуча в барабаны, гнали зверей. Иногда мы издавали протяжный крик, который поочередно подхватывали другие загонщики, и эхо разносило по лесу дикие человеческие вопли. Зверей охватывал страх. Они метались во все стороны, искали, куда бы спрятаться, и, конечно, бежали от барабанного боя и криков, не подозревая, что их гонят прямо под пули охотников. Бедняги думали, что, убегая от невыносимого шума, они спасаются от опасности.

Выгоняя их из кустов и потаенных убежищ, мы сами порой подвергались серьезной опасности. Особенно запомнился мне один случай. Как-то раз, когда, кроме меня и загонщика, поблизости никого не было, совсем рядом, в высоких кустах, послышался глухой рев. Услышав боевой клич невидимого врага, мы перестали бить в барабаны. Загонщик от страха побледнел и лишился речи. Взглядом он спрашивал у меня, что за зверь ревет в кустах.

— Это дикий бык, — сказал я. — Делай свое дело.

Но удар барабана снова заглушил рев зверя, который все медлил вылезать из своего укрытия. Загонщик бросил барабан, повернулся и побежал, а я остался в глухом лесу один на один с огромным быком. Быстро приглядевшись к полумраку, я увидел сквозь кусты горящие злобой глаза и длинные острые рога. Ни один лист не дрогнул, ни одна ветка не шелохнулась — ничто не выдавало его намерений. Я нагнулся и поднял барабанные колотушки, которые загонщик бросил, унося ноги. Между мной и зверем не было ничего — только барабан в два с половиной фута длиной. Он валялся на боку, похожий на бочку, я мог ударить в него сразу с обеих сторон и поднять страшный шум. Воцарилась напряженная тишина, и я понял: бык выжидает, он хочет знать, куда я пойду, чтобы потом поднять меня на рога. Это было взаимное испытание. Он старался угадать, что я чувствую и каковы мои намерения, а я — что чувствует он. Должно быть, оба мы испытывали страх и оба сознавали это. Что было делать? Бык жаждал убить меня — глаза его

горели ненавистью. У меня, кроме ножа, не было никакого оружия. Вдруг я увидел, что он пригнул голову к земле. Еще мгновение, и он бросится на меня. Но я что было сил ударил в барабан, и зверь остался на месте. Теперь, когда голова его высунулась из кустов, я увидел его косматую гриву и подумал, что если придется пустить в ход нож, то ударить нужно у самых корней волос на горле, и сделать это надо как можно скорее. Барабан лежал боком к быку. Я решил, спрятавшись за дно барабана, протянуть руку и ударить в него с другого конца — тогда бык кинется на шум, а я тем временем скроюсь в кустах. Прибегнуть к такой необычайной хитрости меня побудила мысль о том, что, если голова его застрянет в барабане, он не сможет ничего видеть и будет бессилен против меня, ибо ничто не останавливает зверя так быстро, как внезапная темнота. Припадая к земле, я подполз к барабану, сильно ударил в него с другого конца и стал ждать, что будет дальше. Но бык не шевелился. Видимо, ему все это не нравилось. Он поднял голову и огляделся. Я лежал недвижимо, как мертвый. Все вокруг было тихо. Теперь он не видел меня, но чуял мой запах, как я чуял его, и у меня мелькнула мысль, что все кончено. Теперь уж ничто не могло меня спасти. Но бык не бросился ни на меня, ни на барабан, а тихо подошел к нему с того конца, в который я ударил. После того, как я лег на землю, он просто не видел меня. Он понюхал воздух, вытянул шею и подступил еще ближе. Я сразу сообразил, что он принюхивается и не может разобрать, что это так пахнет: воловья кожа на барабане или человек. Я изо всех сил ударил в барабан— на этот раз в дно, за которым прятался. Бык отпрянул, метнулся в сторону и исчез в кустах. Но спасение было еще далеко. Я знал, что, как только встану и пойду, он снова выскочит из кустов и нападет на меня. Оставалось только одно. Я подполз к середине барабана и поставил его стоймя, как бочку, все время прячась позади него. По кустам пробежал какой-то странный шелест, и я подумал, что бык ушел. Наконец-то я в безопасности! Но в тот же миг бык с ужасающим ревом бросился на меня. К счастью, я заметил это и отскочил от барабана, который тут же покатился по земле, подталкиваемый быком, который норовил всадить в него рога. Он поддевал барабан сбоку, вместо того чтобы проткнуть кожаное дно, — от этого барабан и катился, а бык бежал следом. Я улучил мгновение, нырнул в лес и залез на дерево. Сверху было видно, как летела трава из-под острых копыт быка, а барабан все катился, пока не наскочил на куст. Бык помедлил, потом кинулся на барабан с другой стороны. Воловья кожа лопнула с громким треском, и бык помчался прочь с барабаном на голове. Он бешено прыгал и метался во все стороны, но не мог стряхнуть эту странную штуку со своих рогов. Он снова вломился в лес и остановился под деревом, на котором сидел я. Он был в каком-нибудь футе подо мной, и я чувствовал его жаркое, жгучее дыхание. На мгновение наступила тишина. Вдруг в голове у меня мелькнула отчаянная мысль, я протянул руку и стукнул по барабану. Бык заревел и ударил рогами в ствол дерева. Барабан разлетелся на куски, а вместе с ним и рог бедного зверя. С безумным ревом он исчез в лесу. Я слез с дерева и пошел туда, где были другие загонщики, — стук их барабанов был едва слышен, но ухо, привыкшее к таинственным лесным шорохам и отголоскам, легко различало его.

Вскоре после этого отец, вместо того чтобы, как обычно, послать меня с загонщиками, велел мне вести новую группу охотников в опасные и незнакомые места. Сам он решил выйти с загонщиками в половине четвертого утра. Я не знал, что это за люди, но слово отца было для меня законом, и хотя я был удивлен возложенной на меня почетной задачей, но нисколько не оробел. Молчаливый погонщик проводил меня к реке, где остановилась со своими слонами самая блестящая группа охотников, какую мне доводилось видеть. На лучшем слоне, пышно разукрашенном золотом и драгоценностями, восседал важный и величественный раджа — мужчина в расцвете лет. Он был прекрасно сложен, могуч и широкоплеч, но при этом строен и гибок, как пантера. На нем был голубой тюрбан, украшенный огромным драгоценным камнем, с которым соперничали в блеске его глаза, но взор раджи светился спокойной твердостью и от этого казался менее грозным.

Когда я подошел в сопровождении погонщика, он смерил меня взглядом и сказал:

— Это еще что за дитя? Здесь не место младенцам.

— О могущественный покровитель веры! — вскричал я, кланяясь до земли. — Мой отец велел мне отвести ваше величество в опасную и неизведанную часть джунглей, где назавтра состоится охота.

Раджа громко рассмеялся.

— Ну вот что, «великий защитник слабых», — промолвил он. — Ступай и скажи своему отцу, чтобы он отправил тебя в страну лилипутов — там ты станешь стрелять белок.

— Ты ошибаешься, о поборник справедливости! — сказал погонщик. — Это сын великого охотника, чья слава достигла твоих ушей, и ты приказал своему слуге нанять его проводником. Отец велел передать твоему величеству, что мальчик знает джунгли, как тигр свое логово; он считает, что самому ему лучше повести загонщиков, чей путь труднее и опаснее, чем путь слонов твоего величества. А еще он сказал, что мальчик хоть и мал, зато смышлен, а большой орех не всегда самый ядреный.

Услышав это, я преисполнился гордости — в первый раз отец похвалил меня, и я без страха глянул удивленному радже прямо в глаза.

— Ну что ж, — милостиво сказал он. — Каких только чудес не бывает; если это и в самом деле достойный сын достойного отца, то я рад, что у слона моего будет такая легкая ноша!

Я снова поклонился радже до земли и пошел к палаткам, где мы все провели ночь. Там я узнал, что раджа— это сам знаменитый Паракрам, известный по всей Индии могучий властитель и бесстрашный храбрец. «Наверное, отец нарочно не сказал, кто этот раджа, — подумалось мне, — чтобы я не испугался, когда увижу его». Я слышал о великом Паракраме из многих уст. Охотники, приезжавшие из города, и деревенские жители говорили о нем с восхищением. Были у него свои причуды— он не только отличался удивительной храбростью и удалью, но, почти как крестьянин, любил животных и благоговел перед природой, что редко встретишь у горожанина. О его необычайной силе рассказывали чудеса. Как-то у него гостил известный английский генерал, и раджа спас ему жизнь на охоте — он схватил голыми руками дикого вепря и держал до тех пор, пока генералу не удалось выстрелить. Но самый замечательный его подвиг был еще впереди — он провел свое войско через непроходимые болота, чтобы победить врагов.