В джунглях
Шрифт:
Медведи бывают двух видов — одни едят мясо, другие нет. У хищного медведя резкий характерный запах, который сразу выдает его присутствие, а у медведя, который питается растительной пищей или муравьями, запах слабый, и рассчитывать на этот запах не приходится, потому что услышать его можно в лучшем случае в четырех шагах. Вместе с тем такой медведь менее опасен и обычно избегает людей. Человечьего мяса медведи не едят, но порой медведь бывает до того разъярен, что может загрызть человека. Когда медведь отведает крови, в нем просыпается свирепость, вообще ему не свойственная. То же можно сказать о некоторых других животных.
Усвоив уроки, преподанные нам самой
Я рассказал о медведях так подробно потому, что кормила нас прежде всего охота на них. Шкуры их пользовались за границей большим спросом. Медвежья охота нисколько не затрудняла отца, потому что нервы у него были удивительно крепкие. Медведь сам подставляет себя под выстрел, поднимаясь на задние лапы, не в. пример тигру и другим хищникам, которые сразу прыгают на человека, не давая хорошенько прицелиться.
Как-то раз мы с отцом бродили по лесу и незаметно для себя набрели на медвежью берлогу. Едва мы ее увидели, как послышалось ворчание и глухой рев. Мы попятились и в полумраке леса увидели, что на нас надвигается черная громада. Отец велел мне встать сзади, и я повиновался, но, наклонясь, выглядывал из-за его спины: мне хотелось увидеть, что будет. Стрелять наугад к темную громаду не было смысла, потому что там, где шерсть у медведя длинная и густая, пуля может скользнуть по нему, не причинив вреда. Будь это тигр, тогда пришлось бы сразу стрелять ему в грудь или спину, что-бы перебить хребет, — это, пожалуй, в некотором отношении даже проще. По реву мы точно знали, что это медведь, но вынуждены были подпустить его поближе, это давало ему немалое преимущество. Вот уже ясно видно: огромный черный зверь бежит прямо на нас, но отец даже не пошевелился. Неужели он оцепенел от страха? А медведь все ближе, ближе. Мне показалось, что шерсть его встала дыбом от ярости. Глаза метали пламя, а с высунутого языка падала на землю белая пена. Зубы его сверкали, как ножи, однако отец и пальнем не шевельнул. Я хотел бежать, но ноги у меня словно свинцом налились, и я прирос к месту, скованный страхом. Вдруг медведь встал на дыбы. На задних лапах он, казалось, двигался еще быстрее, чем на всех чеырех, а передние были уже в каких-нибудь двух ярдах от отцовского лица. Медведь широко разинул пасть, похожую на огненную печь, где пенилась белая слюна. Я уже чувствовал на лице его жаркое дыхание, но вдруг словно электрический ток пробежал по телу отца — он вскинул ружье, всунул ствол прямо в огненную пасть, и, будто громовой раскат, грянул выстрел. Кровь хлынула ручьем, и вслед за тем раздался вой, исполненный мучительной боли, — последний отголосок жизни. Для меня это был всего только отголосок потому, что я не мог больше смотреть и зажмурился. Но вот я почувствовал, что отец трясет меня. Когда я открыл глаза, он сказал ласково:
— Бояться, сынок, неразумно. Страх убивает раньше, чем опасность приблизится. Гляди, медведь-то почти в восемь футов длиной. Жаль, что нельзя сохранить голову — череп раздроблен. Теперь надо его освежевать. Но уже темнеет. Давай залезем на дерево и подождем рассвета.
Убитый медведь оберегал нас всю ночь, пока мы спали на ветках. Ни один зверь не посмел подойти близко.
Утром мы слезли с дерева и освежевали медведя. Туша его была не тронута и шкура целехонька.
ГЛАВА V
Моя учеба (продолжение)
Есть три или четыре хищника, которые так опасны, что защищаться от них человек может, лишь внимательно изучив все их повадки. Таковы
Говорят, что тигр храбр, но часто он нападает просто со страху, так же, как и леопард.
Я уже рассказывал, что тигры и леопарды, когда идут по высокой траве, колышут ее, образуя как бы узор: тигр — в виде полос, а леопард — в виде детских ладошек, вроде пятен на его шкуре. Получается так потому, что ходят они по-разному. Зоркий и наметанный глаз настоящего охотника узнает их мгновенно.
Но как быть нам, простым смертным? Людей, которые живут в джунглях, это заботит больше всего. Если вокруг темно и нет ветра, который разносит запах, — как узнать о приближении хищной кошки? Тут уж ничего не поделаешь. Приходится полагаться только на чутье. Отец мой обладал удивительной способностью чувствовать присутствие зверя, и порой среди ночи, спустившись с дерева, садился с ружьем в руках спиной к стволу, чтобы никто не напал сзади. Я забирался к нему на колени, и он пел, глядя на луну, пока зверь не уходил. Как-то ночью, на дереве, отец сказал:
— Я бы спел немного. Давай спустимся и удобно посидим на траве.
— Разве ты не можешь петь здесь? — спросил я сонно.
— Это не так просто, — ответил он. — Чтобы хорошо петь, нужно сесть поудобнее. Слезай. Ты не боишься?
— Нет.
— Не волнуйся, ни один зверь нас не тронет, — успокоил меня отец.
Мы слезли на землю и сели поддеревом. Отец запел:
— Луна в серебряные горсти собирает тишину. Луна в серебряные горсти собирает тишину, — повторял он снова и снова.
Он долго импровизировал на эту тему, а потом запел о другом:
— В час ночной, полный тайн, бог вершит судьбу своих творений…
А когда песня зазвучала во всю силу, он вдруг вскинул ружье и выстрелил. Ужасный рев разорвал лунное безмолвие, а потом перешел в отчаянный хрип, который приближался, словно прямо на нас со злобным шипением ползла змея. Отец снова выстрелил и прислушался; стало тихо, и он, опустив ружье, сказал спокойно:
— Годовалый тигр, который бродил здесь, теперь мертв, и ни один зверь не потревожит нас ночью. Что ж, продолжим песню.
Утром мы увидели, что это был совсем не тигр, а большая черная пантера.
— Отец, — спросил я, — как ты узнал, что зверь близко, и куда ты стрелял в темноте?
— Когда светит солнце, ты видишь на земле тень дерева. Научись же слышать тень звука, когда она скользнет по лесу.
Ранним утром, входя в джунгли, отец воскликнул:
— Гляди! Впереди нас тигр! Видишь, как лежит роса на траве, там, где он прошел?
Отец был прав. Там, где зверь стряхнул росу, остались полосы. Идя по этому следу, мы нашли совсем сухое круглое местечко. Отец сказал:
— Здесь он валялся и сбил росу с травы.
В одном месте трава была примята, словно кто-то поставил тут тяжелую корзину. Отец снова объяснил:
— Здесь тигр зарылся мордой в росистую траву и лежал несколько минут.
И он ловко нарисовал тигриную морду на земле, где зверь потревожил росу.
— Лучше нам не ходить в ту сторону, — заметил я. — Может, он теперь там, впереди.
— Что ты, трусишка, — успокоил меня отец. — Впереди его нет — он уже в своем логове, да к тому же еще сыт по горло. Он никого не тронет.