В Эфире. Дилогия
Шрифт:
И Эфир ответил мне. Сначала взвыл Ку-Кулек, потом Ксоко попыталась криком привлечь внимание. Я обернулся – и наконец увидел автора здешней бойни. На руинах дома сидел «черный кайман» сто восьмидесятого уровня.
Я протупил, совсем некстати в памяти всплыли навыки монстролова, и попытался активировать на хищнике несколько удавок, чтобы стянуть ему челюсти. А когда понял свою ошибку, он был уже рядом. Скорость у него была поразительная для пятиметровой громадины.
Вообще, кайман мог похвастаться большой головой, узким телом и длинным хвостом с острым наконечником. Влажная бронированная шкура блестела в закатных лучах, а гребень на спине искрился прионом.
Я отскочил обратно к
Да, чтоб тебя, Эфир! Я, может, кого попроще хотел!
Ксоко, держа под мышкой Ку-Кулька, в несколько прыжков ушла на третий фургон, а я зарядил в «оскал квинканы» патроны с пометкой «R.I.P.» и переместил гарроту в ячейку быстрого доступа. И очень вовремя, как выяснилось. Кайман, снова повернувшись ко мне, стрелой взметнулся вверх и клацнул зубами перед моим лицом. Я неуклюжим кувырком ушел к центру крыши, проморгался, стер едкие слюни с лица – и понял, что монстр исчез. Ксоко вскрикнула, указала мне за спину, и я, выставив обрез, обернулся.
Зверь, сумевший-таки забраться на крышу сзади, распахнул огромную пасть и прыгнул, пытаясь отгрызть мне руку с обрезом. Ствол вошел ему в глотку – и только это, наверное, помешало кайману хлопнуть челюстями как следует. Зажав мое предплечье в зубах, он сдвинулся вбок и развернул меня в ту же сторону. Я заскрипел зубами от боли и немеющим пальцем нажал на спусковой крючок.
Выстрел прозвучал тихо, будто через глушитель. Из-под ребер каймана полетели ошметки мяса, фонтаном брызнула кровь. Его подбросило сантиметров на двадцать, и он, выпустив мою руку, сверзился с крыши – но в падении развернулся и ударил меня хвостом.
Острый шип угодил мне в шлем, созданный с помощью трансформации. В глазах замерцало от прионовых искр, но я прыгнул следом за монстром. Навалился на него сверху, ударился о гребни на спине – и все же сумел, выхватив гарроту, сдавить ему шею.
Началось какое-то крокодилье родео. Кайман вертелся, норовя сбросить меня, цапнуть или достать хвостом. Я держался и продолжал давить. Потом, крякнув от натуги, перевернулся вместе с ним на спину, чтобы Ксоко смогла ударить ему в незащищенное брюхо. А когда сработал эффект удавки и каймана парализовало на пару секунд, я выбрался из-под него, встал на ноги и начал яростно кромсать его тушу, орудуя клинком симбионта.
Ксоко оттащила меня, пробурчав что-то про сорок две колотые раны. Я и сам понял уже, что увлекся и модной куртки из черного каймана мне не видать. Зато таких крупных кристаллов я еще не находил. К тому же острый кончик хвоста оказался, если верить системе, ценным трофеем – из тех, что высоко котируются в гильдии монстроловов. Что же, теперь он мог стать отличным подарком Крысе.
Едва мы успели затопить убитого каймана за мельницей, как Ксоко почувствовала приближение людей. Больше нельзя было терять ни минуты. Я кинулся осматривать тела жрецов в поисках ключей от фургонов. Руки тут же измазались в крови людей и слизи каймана, пальцы скользили, однако ключ я сумел достать – и бросился к фургону с детьми. Открыл, помог им выбраться. Вид у них был измученный до предела, но я старался сейчас не думать об этом, чтобы меня опять не захлестнула ярость.
Я отпер фургон с молодыми мужчинами и женщинами. Они испуганно уставились на меня, не двигаясь с места. Пришлось отвесить пару оплеух самым медленным. Лишь когда они увидели спасенных детей, дело пошло быстрее. Женщины обнимали
Они побежали к лесу, до которого было около сотни метров, а я – к третьему фургону. Тут мне пришлось труднее. Открыв дверь, я врезал шустрому деду, пытавшемуся выскочить наружу, и сам влез внутрь. Сквозь окошко на двери вернул замок на место, а ключ спрятал в инвентаре.
Развернулся и посмотрел на притихших, ничего не понимающих туземцев. Со вздохом сказал:
– Привет, бедолаги.
Протиснулся к дальней стенке фургона, расчистил маленький пятачок возле окошка от лохмотьев и грязных тряпок, подвинул парочку прокаженных:
– Проедусь с вами немного. Кто пикнет, пожалеет.
Я устроился в углу, прикрылся тряпками, хотя это было излишне. Кайман так меня изгваздал и разодрал одежду, что родная мать не отличила бы меня от соседей-пленников. Стараясь не задохнуться от вони, я приник к окошку и прислушался к удивленным возгласам игроков, подошедших к фургонам. Я бы на их месте тоже удивился – ни одного врага не встретили, обоз нашли, да еще и жрецов облутали.
Но дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят – вот и ребята тоже не стали. Танк забрался на место возницы, остальные – на крышу, и повозка тронулась в сторону Динасдана.
***
До города добрались без происшествий, если не считать нападений скелетов и грифов, от которых отряд легко отбивался. Я даже подремал немного на старой дороге, а все оставшееся время пытался хоть как-то помириться со стариками. Раздал почти все запасы провизии, подлечил зельями того, которому от меня недавно досталось. Но туземцы все равно смотрели на меня волком из-за ярлыка изгоя. А вот то, что я их не выпустил из фургона, они восприняли гораздо спокойнее. Предстоящая смерть во время обряда у них, видимо, считалась почетной.
На воротах нас не досматривали. Я мысленно похвалил себя за удачный план и начал проталкиваться на выход. Но тут фургон дернулся и остановился так резко, что кто-то из пленников, потеряв равновесие, впечатался мне в лицо косматым затылком и больно наступил на ногу – система даже зафиксировала урон. Сам я тоже, еле устояв на ногах, навалился спиной на двух тщедушных туземцев. Открыл рот, чтобы выдать что-нибудь матерное, но не успел.
Сквозь смотровые окошки проникло мягкое золотое свечение, и я вдруг ощутил любовь ко всему миру. Сразу, в один момент. Все мысли вылетели из головы, и меня заполнила липкая, приторно-сладкая эйфория. Я обнял лохматого туземца, положил голову ему на плечо и начал бормотать что-то про божественную благодать. Он заплакал, а потом нас обнял кто-то еще. Некоторые туземцы запели, другие стали выкрикивать: «Прими меня!» Или: «Я отдаю свое тело в руки твои, о великий Чуах-Ахау!»
Дверь фургона распахнулась. Снаружи стоял высокий полуголый мужик в жреческом одеянии. На шее у него висел массивный медальон в виде солнца, сделанный из нефрита, в ушах болтались здоровенные серьги-бублики из того же материала. Нос был проткнут поперек нефритовой косточкой, а на подбородке и под глазами выделялись голубые накладки. В руке жрец держал посох с навершием в виде стеклянного черепа, глазницы которого, собственно, и светились золотым светом.
Туземцы повалили на выход – выпрыгивали из фургона, падали на колени, ползли к жрецу и тянули руки. И я почему-то мог их понять. Жрец казался мне воплощением всего самого светлого и правильного, что я только видел в жизни. Отец, учитель, пророк – сразу все качества объединялись в этом святом человеке. Он позвал, и я пришел. Он – истина, перед которой нужно склониться…