В фиордах, где не заходит солнце
Шрифт:
Александр — бывший летчик, теперь шахтер, отличный знаток своего дела, уважаемый товарищами, подчиненными и начальниками. Сегодня он свободен.
Спрашиваем с ним разрешения спуститься в шахту. И хотя я не имею никакого отношения к работе, мне любезно идут навстречу и в сопровождении Александра дают разрешение познакомиться с шахтой.
Перед тем как отправиться в путь, он раскладывает на письменном столе лист бумаги, рисует вертикальные разрезы, горизонты, штольни, штреки, вентиляционные люки… Так как ни в шахтерском, ни в маркшейдерском деле я не разбираюсь,
Мы идем той же дорогой, что и шахтеры.
Прежде всего переодеваемся в спецодежду, чтобы не бояться ни угольной пыли, ни грязи. Нахлобучиваем шлемы. (Шлем мне и впрямь пригодился, потому что в низких проходах я не раз стукался головой в перемычки крепи.) Наконец получили мы специальные электрические фонарики, прикрепили их к шлемам — и вперед.
В Пирамиде все эксплуатируемые угольные горизонты— над уровнем моря. Верхний — у отметки четыреста девяносто!
Садимся в подъемник и по крытой галерее, по чуть ли не вертикально поднимающимся рельсам катим вверх.
Подъемник останавливается, вылезаем, стоим у входа в штольню.
— Горизонт плюс сто пятьдесят.
Мы в полутораста метрах над морем. Саша говорит, что тут совсем неинтересно. Дожидаемся следующего подъемника и снова ползем по стене вверх.
— Горизонт плюс четыреста…
Тут уже мы сходим и ныряем в штольню. Штреки и ходы пронизывают гору в разных направлениях и на разных уровнях. Идем и идем по подземным путям, которым, кажется, конца не будет. Одни из них широкие, хорошо освещенные. Другие узкие и темные. Лезем по ним, освещая путь своими лампочками.
— Не устал? — спрашивает Саша, словно не очень доверяя моим силам.
— Десятка километров еще не чувствую, — говорю.
— Тогда ладно. Десятка не понадобится, а пять отшагаем.
Как предупредил меня Александр, так оно и оказалось. Шахта как шахта. Катятся по рельсам вагонетки, груженные углем. Встречаем шахтеров, посверкивающих издалека своими лампочками. С каждым Саша перекидывается словцом, чувствуешь, что все они одна семья.
Наконец подходим туда, где шахтеры грузят в вагонетки глыбы угля. Это самое главное место шахты. Именно здесь и добывается уголь, именно здесь штольня вгрызается в глубь горы, здесь взрывают пласт.
Раскачиваясь в подвесных сиденьях, поднимаемся по пологому проходу вверх. И снова идем, пока не вылезаем сквозь вентиляционный люк в потрясающе светлый день.
Оглядываюсь и не узнаю местности. Внизу ледник. Слышно, как журчит грызущая его вода.
— Это же Эльза! Просто мы прошли гору насквозь и сейчас с другой стороны видим ее.
Полюбовавшись сверканием Эльзы, снова спускаемся во мрак. Снова странствуем по подземным дорогам и тропкам, где без Александра я уже давно заблудился бы.
Наконец вышли к галерее и едем вниз. Снова та же процедура, только в обратном порядке: возвращаем фонари, шлемы, стаскиваем с себя робы — и под теплый душ. Хотя мы ничего в штольнях не делали, но черной, угольной пыли набрались вдоволь.
Александра ждут свои дела. А мне нужен начальник шахты. До сего времени никак не удавалось
На первый взгляд и не поверил бы, что этот мягкий и вежливый молодой мужчина с большими серыми глазами — горный инженер Эдуард Плавинский — успешно, твердо и последовательно справляется с таким сложным механизмом.
А хозяйство трудное. Если бы только шахтой руководить. Плавинский уже не первый год занимается угледобычей, собаку в этом деле съел. Но тут уголь лишь одна из забот, пусть и важнейшая; а кроме того— водопровод, снабжение, электростанция, животноводство… и люди, люди.
Все это лежит у него на плечах, пока длится навигация. А уйдет последнее судно, все связи с внешним миром сократятся до невидимой ниточки радиоволны. Тогда начальник шахты становится еще и начальником зимовки. Права у него те же, что и у капитана на корабле, ответственность увеличивается, заботы множатся.
Звонят, к примеру, темной зимней ночью с фермы и тревожно кричат в трубку: «Эдуард Михайлович! Первотелка никак не опрастается… Что делать? Такая корова может погибнуть. Что делать, Эдуард Михайлович?!» А что тут посоветуешь, если ты горный инженер и ветеринарии не обучен? И все-таки бежит начальник шахты на ферму, что-то придумывает, советует, кого-то подключает… И, глядишь, появляется на свет (вернее, «на тьму» — полярная ночь!) теленок, и вылизывает его шерстку измученная, но счастливая мать…
А то получит кто-нибудь из зимовщиков телеграмму из дому не очень радостного содержания, и снова забота. Врачуй душу. Вот и поддерживает Плавинский своего зимовщика чем и как может. Помогает ему прийти в себя, дождаться света, весны. И, чувствуя эту теплоту, это внимание, человек берет себя в руки, работает, ждет.
Да и уголек копать в условиях полярной ночи, когда в непроглядной мгле бушует пурга, тоже, скажу я вам, занятие не из веселых. И решимость требуется, и самообладание. Нелегок хлеб шахтеров-зимовщиков.
И вот в эту субботу, выкроив пару часов на отдых от бесконечных дел, Эдуард Михайлович жертвует их мне. Встречает как родного. Оказывается, несколько первых послевоенных лет он тоже, как и Юра Мокин, жил в Вильнюсе. Учился в школе. И по-литовски немного говорит. Ну и конечно, в первую очередь заводит речь о столице нашей республики: что где новое построено, убраны ли руины, что переоборудовано, как выглядят уголки старого, милого его — сердцу Вильнюса.
Так приятно было бы провести с этим человеком долгий вечер, но у него и сегодня полно дел. И даже одно необычное — завтра ожидается прибытие в Пирамиду главы норвежской администрации архипелага — губернатора Шпицбергена со свитой и командой футболистов. Приедет также советский консул из Баренцбурга. Наши и норвежцы проведут товарищеский матч.