В фиордах, где не заходит солнце
Шрифт:
Снова ревет мотор. Спуски, подъемы, опять спуски. И все по осыпям.
Там, где камни не сплошь покрывают землю, пробивается травка и цветут, цветут, цветут северные цветы. Все недолгое северное лето будут голубеть они в тех местах, куда попадают солнечные лучи и которые прикрыты скалами от леденящих ветров.
Лишь на первый взгляд мертва земля Шпицбергена. Ботаники насчитывают на архипелаге полтораста видов цветущих растений, около двухсот видов мхов и лишайников. Только деревьев не встретишь.
Говорят, правда, что есть кое-где «леса» — карликовая береза да ползучая ива — в лучшем случае достигают они
Читал я, что летом на Шпицбергене собирается до семидесяти видов птиц. Из насекомых же только комары, гнус да мухи. С комарами встречался дважды, а муха проживала в моей собственной комнатке, между оконными рамами. Я ее даже сладкой водичкой подкармливал, как раритет. Ко времени моего отбытия со Шпицбергена она еще жужжала.
Млекопитающих здесь негусто: белые медведи, северный олень, овцебыки, песцы, немного леммингов. Говорят, что вспугивали белого зайца. У берегов — нерпы, иногда заглядывают дельфины, нарвалы.
Посещают здешние воды и моржи, и гренландские киты. Увы, они большая редкость.
Дорогу нам преграждают ручейки, ручьи, потоки, полные мутной водой. Вода несется как бешеная, даже звон стоит, так она стремительно рвется вниз, к морю. Когда останавливаемся и глушим мотор вездехода, слышно, как погромыхивают камешки, которые увлекаются потоками по дну.
— Лунная тишина, — задумчиво тянет Тарас.
Если на Луне тоже бегут ручьи, порхают белокрылые пуночки, насвистывающие свои нехитрые песенки в россыпях камней, тогда здешняя тишина, вероятно, и впрямь похожа на лунную.
В летний северный полдень, когда с ледников тянет холодный ветер и нет никаких восходящих от прогретой земли токов воздуха, взгляд достигает бог весть каких далей. А каждый звук здесь — журчание ручейка, грохот отколовшейся подтаявшей льдины, посвист ветерка или песня пуночки — не сливается с другими звуками, все отдельны, все сами по себе. И доносятся они из дальних далей, за километры. Потому и начинает иногда чудиться, что ты действительно где-то в ином, непривычном тебе мире. И одновременно его стерильное сияние, резкость красок, звуков кажутся какими-то знакомыми, на что-то похожими, словно все это уже видено, слышано — то ли на картинах Чюрлёниса, то ли в мечтах, столь же прозрачных и призрачных.
И даже какая-то непонятная тоска сжимает сердце… Переправиться через ручей иногда довольно сложно. Приходится мотаться вдоль берега, пока не найдешь местечка, где удобно съехать, где явно преодолимый брод. А вода мутная, несется стремительно, дна не видно, и угадать подходящую глубину можно лишь по крутизне берегов да ширине разлива.
Но ему хорошо — он железный. Перебрался и урчит себе на другом берегу, ждет.
А вот Бельчию с его приятелем, таким же ездовым псом, перебраться куда сложнее. Бегают по тому берегу, мечутся, вода несется глубокая, стремительная… Но ведь люди уже ушли и долго ждать не будут. Надо к ним!
Даже сквозь грохот воды и постукивание перекатываемых по дну камней слышу, как Бельчий тихонько взвизгивает. Вероятно, это призыв к действию: второй пес отвечает таким же повизгиванием, и они оба, как мне показалось, зажмурив глаза, кидаются в поток.
А ручей только и ждал их — подхватил и понес. Дна собаки не достают, бьют по бугрящейся и пенящейся воде белыми лапами. Шесть черных точек — четыре
Но все-таки собаки, пусть медленно, но приближаются к противоположному берегу. Вот наконец и дно под лапами! Они стараются одним махом выбраться на крутизну, прыгают, срываются, течение валит их на бок, но они снова прыгают — и уже на берегу. Как плыли рядышком, так и стоят друг подле друга. Отряхиваются — голова, загривок, спина — и так до самого кончика хвоста. Вокруг них облачко водяной пыли. Радостные летят к нам, обязательно останавливаются поблизости и снова отряхиваются — чтобы и нам досталось немного мелких брызг. Славные животные — собаки. Где бы ни встречался с ними — везде одинаково славные. Фыркаем, трогаемся, шлепаем дальше.
Умная все-таки машина вездеход! Сопит, шлепает гусеницами, окунает нос в воду, будто принюхивается, поток бросается на него, клокочет, пенится, толкает в бок, словно хочет сорвать траки. А вездеход, глухо и угрожающе взревев, как медлительное, упрямое, но иногда приходящее в ярость пресмыкающееся, упирается, гусеницы грохочут по камням, летит назад отброшенная ими галька, и вот уже машина огромной черепахой плюхается в ручей — и шлеп-шлеп — переползает его. Выбравшись на противоположный берег, вездеход весь мокрый, весело фыркает, и кажется, вот-вот начнет отряхиваться, как искупавшаяся собака.
Спускаемся по таким уклонам, что я, сидя рядом с водителем, упираюсь руками в приборный щиток и, замирая, жду, когда, оторвавшись от грунта, вздыбится задок нашей железной черепахи и мы загремим в тартарары.
Но вездеход, взревывая, успешно сползает вниз. Пересекает долину и вновь начинает лезть вверх по почти отвесной стене. Тут уж приходится потрудиться и нам. Бывает, гусеница напорется на острый, плотно сидящий в земле камень. Попадет он между траками и держит — ни взад, ни вперед. Вот мы и кряхтим, выкладываемся — помогаем машине сойти с препятствия.
Наконец прибыли к цели путешествия — к водопаду.
Правда, до самого места даже на вездеходе не доберешься. Нельзя. Гуськом идем по каменной осыпи, сползаем в ущелье, шагаем по ложу ручья, ожидая, не скатится ли на голову камень — их предостаточно торчит вверху, на краях расселины. Кажется, только тронь, дохни ветерок повеселей, присядь на край пичужка— и шарахнет! Мне хорошо известно, что может наделать такой каменюка.
С черного карниза скалы, точно из синевы неба, валится в белесое от мельчайших брызг ущелье водопад. Ущелье гудит, в нем сумеречно от взбитого тумана. Поток отвесно падает сверху, гладкий, словно отполированный, только порой отделяются от него клочья пены и тоже мгновенно летят вниз.
Вода в этом отшлифованном столбе прозрачна, как морской лед. Ударившись о камни, разбитое на миллионы капелек, вспененное основание столба сливается в ручей и сломя голову катится мимо нас. Ручей здесь тоже прозрачен, как роса. Вода чистая, холодная — она течет из ледника и еще не успела набраться мути. Ложе ручья устлано камнями, вода несет их, сталкивает, с грохотом бьет друг о друга.
Эхом вторят грому водопада отвесные стены ущелья.
Здесь как у моря. Не хочется уходить от этого извечного шума и величия. Оно так же успокаивает сердце и проясняет мысли. Стоишь, думаешь и вновь начинаешь четко воспринимать мир.