В глубине Великого Кристалла. Том 2
Шрифт:
— Феня, — позвал Аспирант, Эдуард Эрастович.
Придурок подковылял. И неожиданно подхватил Женьку, вскинул в руках. Тот забарахтался, но Феня легко отнес его к обтянутому кожей гимнастическому козлу. Подскочил на помощь Мухобой. Вдвоем они усадили Женьку на козла. Из кармана халатика Феня выволок наручники — два хромированных браслета, соединенных такой же блестящей цепочкой. “Они же велики ему”, — со щемящей тоской подумал Валентин, глядя на дрожащего Женьку.
Но браслеты нужны были не для рук. Стальные кольца охватили Женькины ноги под коленками. Цепочка натянулась
Феня с неожиданной ловкостью вскочил на козла ногами позади Женьки. Сопел и улыбался кривым ртом. Поднял Женькины руки над головой, концом бельевого шнура обмотал ему кисти, другой конец пропустил над собой в кольцо. Прыгнул. Потянул шнур. Женькины руки сильно вытянулись, он вскрикнул:
— Дядя Валя, чего они!
— Что вы делаете, подонки! — сдавленно заорал Валентин.
Эдуард Эрастович сказал:
— Не надо сильно тянуть, Феня. Излишний дискомфорт дает помехи на детекторе.
Феня слегка ослабил шнур, намотал свободный конец на ножку козла. Похлопал по халатику ладошками: все, мол.
Аспирант опять возился с приборами. Оглянулся.
— Зачем вы так спешите, господа? Раздеть надо было вначале.
— Разденем, в чем проблема… Вначале или потом, какая разница… — Из-под вороха бумаг, над которыми корпела Розалия Борзоконь, Мухобой вытащил сверкающие портновские ножницы.
— Дайте я! — метнулась крашеная девица. Выхватила ножницы у Мухобоя. Подскочила к Женьке. — Ай ты, моя лапочка… Не бойся, это не больно. Это… хи-хи… для докторской проверки…
Женька полными ужаса глазами глянул на Валентина и зажмурился.
— Оставь ребенка, сука! — надсадно крикнул Валентин. И так дернул головой, что шляпка гвоздя впилась в затылок стремительной болью.
— Как лается, тоже писать в протокол? — злорадным басом спросила Розалия.
— Пиши, если хочешь, — разрешил Абов.
Девица, лязгая ножницами, расстригла на Женьке майку, сдернула и отбросила лоскуты. Похлопала его по спине.
— Ух ты, мой пупсик…
Женька был совсем не пупсик. С проступившими ребрами и втянувшимся животом, он похож был сейчас на мальчишку с фрески в заброшенной часовне. Но тот мальчик смеялся, он был под нерушимой защитой Хранителя. “А мне как его защитить?! Зачем я поклялся там, перед фреской, что не оставлю его?.. Если бы сейчас жили порознь, я попался бы один… Господи, если это расплата за все, что я сделал, при чем здесь Женька?”
Аспирант умело сажал на Женьку резиновые присоски, от которых тянулись к приборам тонкие цветные провода. Густо сажал — по всему телу и даже на горло, рядом с белым шрамом от раскаленного ножа. Женька сидел неподвижно, с закрытыми глазами и сморщенным лицом. Все молчали. Розалия старательно шелестела авторучкой, Феня у края люка расстилал мешковину. Остальные смотрели на Аспиранта и Женьку. В этой молчаливой деловитости была жуть, как в страшных картинах Босха. А бледный
“Что они хотят делать, сволочи?.. Боже мой, неужели нет никакого выхода?”
У двери вдруг не то хихикнули, не то всхлипнули. Это Мишка Дыров. Он часто дышал и облизывал губы.
— А ты что здесь торчишь? — удивился Абов.
— Поглядеть охота… — выдохнул Мишка.
— А вместе с ним не охота? — ласково спросил Мухобой и кивнул на Женьку.
— Не-е! — Мишка животом грянулся в запертую дверь, зацарапал пластик.
— Выставьте его. Пускай ждет на улице, пока не позовут, — приказал Абов двум невозмутимым часовым.
Один отпер дверь, другой пинком направил мальчишку наружу. И снова — тишина. Только дыхание нескольких человек. И тяжелый, травящий легкие воздух — не только запах пота и вонючих спортивных снарядов, а еще чего-то гадкого, стыдного, страшного. Так, наверно, пахнет в пыточных камерах. Запах беззащитности и обреченности.
3
Наконец Аспирант окончил приготовления. Встретился с Валентином глазами. И сказал он, этот интеллигентный Эдуард Эрастович:
— Валентин Валерьевич, объясняю ситуацию. Нам нужны от вас предельно полные и совершенно искренние ответы на ряд вопросов. Степень искренности проверяется прибором, предки которого в свое время примитивно именовались “детектором лжи”. Это новый и безошибочный аппарат… Нам, однако, известны ваши способности: и то, что вы можете заблокировать энергополем свои мысли, и то, что в состоянии обезболить свои ощущения…
“Откуда они это взяли? Разве я могу?”
— …Поэтому контролировать лично вас нам затруднительно. Мальчик же, как большинство детей, правдив по натуре и более восприимчив… к воздействиям… Он в курсе всех ваших дел и, слушая ваши ответы, невольно будет реагировать на ложь. Прибор зарегистрирует этот негативный импульс, а мальчик испытает страдание. Вот так…
Во время лекции Аспирант помахивал похожим на красный карандаш стерженьком, от которого тянулся такой же красный провод-жилка. При последних словах Аспирант “карандашиком” коснулся стального браслета на Женькиной руке. Щелкнула искорка. Женька содрогнулся и вскрикнул, не открывая глаз.
— …Или вот так… — Аспирант волнисто провел по коричневой ноге от браслета до щиколотки. На коже побелел и запузырился след ожога. Растянутый между козлом и кольцом, Женька задергался, вскрикнул опять — коротко и пронзительно. А Валентин заорал — хрипло, перемешивая с матом и проклятиями обещания, что скажет гадам и фашистам все, что им надо, лишь бы оставили ребенка.
— Ну-ну-ну, хватит, все в порядке, — произнес Эдуард Эрастович тоном дантиста, вырвавшего зуб у не терпящего боли пациента. — Семен Семенович, можно приступать.
Женька теперь сидел закусив губу и не двигаясь. Глаза были закрыты, а из-под век часто бежали по щекам капли. И вдруг он выговорил:
— Дядь Валь… ничего им… не выдавайте…
— Жень, да что ты… — вытолкнул из себя Валентин. — Чего нам скрывать-то… Пускай слушают что хотят… Не бойся, запишут и отпустят…