В год огненной векши

Нежина Лия

В звенящей тишине слышно было, как вздохнули разом сотни людей. Обведя собравшихся многозначительным взглядом, Изяслав продолжал:

– Бились мы целый день до вечера, бились так, что клинки затупились, копья поломались, щиты в щепки разбились, и не могли с силой колдовской справиться. Тогда решил я хитростью заманить Владигора в засаду. Окружили мы супротивника со всех сторон да, стащивши его с коня, связали веревками пеньковыми, чтоб вести его на суд народный, праведный. Да брат мой, Всеволод, не смог смириться с гибелью лучших

воинов своих, разрубил он веревки и вызвал Владигора на поединок.

Храбро бились они, и брат мой одолел князя светоградского, пронзив мечом. Но и сам Всеволод, получив в поединке раны страшные, умер, завещав похоронить себя тут же, на поле славы боевой, у Сурицы-реки.

Гробовая тишина воцарилась на площади. Повернувшись к помертвевшей княгине, стоявшей тут же, Изяслав тихо и смиренно сказал ей, протягивая черный кожаный кошель:

– Вот просил, княгиня, свой перстень брачный тебе передать да браслеты…

С этими словами Изяслав вложил кошель в ледяные руки Забавы. Та отшатнулась, будто от проказы.

– Мне же, - снова повернувшись к толпе, продолжал князь, - брат наказ дал защищать народ северомирский да править им справедливо.

Недовольный ропот пронесся по толпе. Немногочисленные северомирские дружинники, стоявшие возле крыльца, насупившись молчали, ожидая, что скажет воевода. Но прибывшие с Изяславом бугровцы все как один вдруг гаркнули: «Слава князю Изяславу! Слава! Слава! Слава!». Сначала неохотно и негромко, потом все решительнее подхватили тут и там, и вот уже вся площадь славила князя.

Неожиданно среди этого стройного хора раздался громкий сильный женский голос:

– Не бывать тому, чтобы Кривда в Северомирске победу справляла, да Правду попирала, - вскричала княгиня, выйдя из-за спины Изяслава и обращаясь к народу.

Потом она прямо взглянула в очи князя и выкрикнула:

– Нет среди мертвых Всеволода!

Над площадью повисло молчание. Воевода готов был уже кинуться на Изяслава и схватился за рукоять меча – северомирские недолюбливали бугровского князя и не доверяли ему. Бугровская дружина зашумела, послышалось недовольное: «Сестра проклятого Владигора!», «Чужая кровь!», «Ведьма!».

На лице Изяслава не дрогнул ни один мускул. Вся площадь увидела, как князь покорно склонил голову перед княгиней и что-то тихо, будто успокаивая, прошептал ей. Только Забава услышала сказанные ей слова:

– Однако и среди живых его нет…

Она хотела вскинуть руки, чтоб расцарапать ненавистное лицо, так покорно взирающее на нее, но руки Изяслава легли поверх ее и сильно стиснули, не давая двинуться.

– От горя не хочешь ты Правду от Кривды отличить, - уже громко, на всю площадь, заговорил Изяслав.
– Бабье ли дело судить да рядить? Тут князь с народом своим говорит.

И встал так, что будто стеной отгородил Забаву от народа. А бугровские дружинники, до того стоявшие в стороне, вдруг тесно окружили князя, оттесняя от него всех северомирских, так

что воеводе оставалось только растерянно хлопать глазами.

К оцепеневшей, едва живой княгине подошла Раска и, причитая, увела ее в покои.

Изяслав же, обращаясь к толпе, возвысил голос:

– Нынче я старшой в доме! И мне ответ перед Родом держать за вдову брата моего и за весь народ северомирский!

Глава 21

Забава не помнила, как оказалась в своей комнате на кровати. С трудом выбиралась она из забытья, будто муха из липкой паутины.

– Матушка, очнулась! – зашептала сидящая рядом Раска.
– Сейчас водички принесу. Или кваску? – засуетилась она.

– Не нужно ничего, - отрицательно покачала головой Забава, садясь на кровати. – Будто не со мной это деется, - сказала, закрывая лицо руками.

– Княгинюшка, девки воды принесли и одёжу. Умывайся, да выходить надо, - торопливо заговорила Раска.

Забава непонимающе посмотрела на груду одежды, разложенную на скамье, медленно встав, подошла и взяла в руки черный платок. В тот же момент отдернула руку, будто обжегшись.

– Что это, Раска? – срывающимся голосом воскликнула она. – Зачем вдовье принесли?

– Так ведь как же? – не поняла служанка ее вопрос. – Князь Изяслав приказал. Ведь на тризну же…

– Тризну? – как громом поразило Забаву это слово. – По живому тризну?

– Просил князь очень, чтоб вышла, уважила… - умоляюще посмотрела на нее Раска, но Забаву это только разозлило.

– Сам во что хочет пусть рядится, а мне Изяслав не указ, - гневно ответила она, отшвырнув черные одежды. – Пусть хоть силой ведет – никуда не пойду.

Раска огорченно покачала головой и, утерев уголками своего черного платка выступившие слезы, оставила Забаву одну.

В гриднице княжеского дома до позднего вечера продолжалась тризна, которая больше была похожа на Перунов день. Изяслав, восседающий во главе стола в княжеской шапке и черном кафтане с серебряной вышивкой на груди и рукавах, был, как никогда, серьезен и собран. За одним столом сидела северомирская дружина Всеволода и бугровские воины Изяслава. Бугровцы не скрывали своей радости от того, что их князь стал старшим на Северомирской земле, поднимали кубки во здравие нового князя, славили его победу. Пожилые северомирцы исподлобья следили за их весельем, лишь изредка шикая на молодежь.

Северомирский воевода, не пригубивший ни чарки с самого начала трапезы, попытался было урезонить бугровских, но наткнулся на такой злой взгляд Изяслава, что не выдержал и первым поднялся из-за стола.

– Что ж, пора, братья, и честь знать, - со вздохом сказал он. – Каждый в своем дому вспомянет князя Всеволода добрым словом.

Вслед за воеводой поднялись из-за стола и северомирские дружинники.

– Негоже, Володар, обычаи нарушать, - скосил на воеводу глаза Изяслав. – Никто прежде князя из-за стола не встает.