В году тринадцать месяцев
Шрифт:
Алена подошла к девчонкам, к В. Г. Дресвянникову, протянув тетрадь, сказала:
— Вот!
А листочек со стихотворением оставила в руке и тут же скомкала, спрятала в карман пальто. Она не собиралась этого делать, а когда сделала, поняла: наказала себя за невнимательность, за то, что поддалась общей суете… Алена с досадой пнула льдистый бугорок, нахмурилась…
Принесли свои тетради Маржалета, Нинка Лагутина. А девочки из 8 «А», Петрушина и Маташкова, не вернулись.
— К сожалению, я больше ждать не могу, — сказал В. Г. Дресвянников. Он забрал альбомы и ушел.
Девочки
— Посмотрим, что в магазине? — предложила Нинка Лагутина.
Посмотрели на нее, постояли, зашли в магазин. Нинка Лагутина надолго задержалась у прилавка, где продавались термосы. Ляльку Киселеву и Маржалету интересовала посуда: хрусталь, фарфор. Алена остановилась перед витриной с телевизорами. Она думала: «Телевизоры, телевизоры, телезрители — дневники отдать не хотите ли? Хотим, — отвечала она себе, — отдали и так далее…»
Постепенно все собрались около витрины с телевизорами.
— Хорошие чайные сервизы есть, на шесть персон. — сказала Лялька Киселева.
— Тетки, а у меня там — склеенные страницы, — сказала Маржалета.
— Какие? — удивилась Светка Пономарева.
, — Дневник… Расклеит, прочтет! — Она приложила ладонь к щеке и зажмурилась.
— А зачем — склеенные?
— Бэби! — Маржалета даже отвернулась. Таких девчонок, как Светка Пономарева, которые еще не влюблялись, не целовались и не знают, что существуют специальные страницы для записи сердечных тайн, она называла высокомерно «бэби».
В «Бом-бом-альбоме», в «Песеннике» или даже в «Дневнике моей жизни» в двух-трех местах выбирались парные страницы, заполнялись самыми жуткими охами и вздохами и склеивались. Прочесть секрет можно было только разорвав эти страницы в определенном месте, где был нарисован цветочек.
— Ну и что? У меня там нарисована и заклеена неприличная загадка, — сказала Нинка Лагутина. — Не догадается. А догадается — пусть. Угадай-ка, угадайка — интересная игра.
На улице они еще больше развеселились, представив, что будет, если критик расклеит страницы и увидит неприличную загадку. Алена смеялась до самого дома. Но едва закрылась за ней дверь подъезда — сразу стало грустно. Отдала чужому человеку то, что отдавать не следовало. Это было ясно.
Глава шестнадцатая
Анна Федоровна осторожно шла по скользкому, покрытому прозрачным льдом тротуару. Какой-то парень в распахнутой шубе, лохматой шапке, съехавшей на затылок, и с огромным портфелем в руке пробежал мимо, прокатился по льду. Пока катился, успел обернуться и, проехав несколько метров назад пятками, остановился перед учительницей. От неожиданности она тоже остановилась.
— Здравствуйте, Анна Федоровна, — радостно сказал парень. — Я вас из автобуса увидел.
Учительницу ослепила желтая меховая подкладка его богатой широко распахнутой шубы. Из-под свисающего
— Здравствуйте, — повторил он, — не узнали?
— Смирнов? Нет, почему же, узнала, — ответила Анна Федоровна, действительно узнав в этой шапке, шубе и портфеле своего ученика. — Ну, как живешь? — Встреча была ей неприятна.
— Хорошо, — охотно ответил Смирнов. — Вот вы в меня не верили… Помните, как вы меня…
Он засмущался и, не договорив, опустил портфель на лед и склонился над ним.
— Хочу подарить вам свою книжечку, — с подчеркнутой скромностью, не поднимая головы, объяснил он, возясь с замками портфеля.
— Ты в какой же области… специалист?
Желто-голубые тоненькие брошюрки лежали в портфеле в несколько рядов. Смирнов выхватил одну, выпрямился, достал из кармана толстую многоцветную шариковую ручку и красной пастой сделал дарственную надпись, а зеленой подписался. Получился разноцветный размашистый автограф.
— Спасибо, — сказала учительница, принимая книжку. Она машинально раскрыла ее на середине, увидела ровные строчки стихов, виньетки на полях, посмотрела на обложку — действительно: «Юрий Смирнов. Стихи».
Ее бывший ученик наслаждался впечатлением. Он даже забыл поднять с земли портфель, стоял и смотрел в лицо учительнице. Книжка называлась «Главная улица».
— Вот как … «Главная улица»? — сказала Анна Федоровна.
— А вы мне по сочинению ни разу больше тройки не поставили, — тоном великодушного победителя сказал он.
— Ты, значит, стихи пишешь? Поэт? Зашел бы как-нибудь в школу, мы бы вечер устроили.
Он наконец поднял с земли портфель, поставив его на колено, застегнул замки.
— Зайду обязательно. Сейчас я, буквально на этих днях, уезжаю с бригадой московских поэтов и композиторов на БАМ. Вы все в той же школе? Ну, я имею в виду, в нашей, тридцать восьмой?
— Да.
— Ну, я побежал.
Учительница кивнула, показывая, что благодарит за книжку и прощается. Юрий Смирнов убежал. Держа книжку в руке, Анна Федоровна медленно шла, смотрела ему вслед, пока он не скрылся в толпе. Мальчишкой Юрий Смирнов был толстым, ленивым. Сидел, правда, за первой партой, но когда ему было скучно, зевал ей прямо в лицо. Это ему она сказала: «Дурак!» «Как же из таких толстых мальчиков получаются поэты? — подумала она. — Как же я не заметила, что он поэт? Я же учительница литературы».
Юрий Смирнов и сейчас был толстый, но убежал резво — на БАМ с группой московских поэтов и композиторов. Анна Федоровна вспомнила, что видела в местных газетах стихи какого-то Юрия Смирнова, но ей в голову не пришло, что это тот самый, зевающий на уроках литературы мальчик.
Анна Федоровна несла книжку в руке. Собиралась положить в сумку, но за невеселыми мыслями забыла. Так и шла — в одной руке сумка, в другой — книжка. И пригласить в школу не сумела, не смогла побороть неприязни. Представлялась такая возможность — пригласить в школу поэта, который у нее учился. А она только удивилась.