В году тринадцать месяцев
Шрифт:
Трезвым отец Раисы Русаковой любил играть в шашки. Он сидел в майке за столом, думал над очередным ходом. Кисть правой руки и указательный палец — забинтованы. Наконец он сделал ход, двинул забинтованным пальцем шашку и громко крикнул в коридор:
— Ходи!
Никто не появился из коридора. Он крикнул еще раз:
— Балда Иванна!
Вошла мать Раисы, женщина с усталым лицом, жиденькими волосами, собранными на затылке в узел, поставила на стол пирог и сахарницу.
— Ходи! — нетерпеливо
Жена вытерла руки о фартук, тоскливо посмотрела на доску.
— Варенье какое поставить — вишневое? Или черноплодную?
— Ты ходи сначала.
Она вздохнула, не присаживаясь на стул, склонилась над доской, двинула шашку.
— Балда Иванна ты и есть. Раз, два, три. Одним махом трех убивахом.
— Ну и слава богу. — сказала жена с облегчением и хотела уйти, но муж не пустил.
— Садись на мое место. А я возьму твою позицию и выиграю.
Он обнял жену за плечи и повел к своему стулу.
— Да не хочу я, не умею! — вырвалась жена. — Что ты пристал со своими «сашками»? Мало мне этих «сашек-пышек» на кухне?
Она говорила, подкрепляя каждое слово жестом. По радио передавали марш. Русаков включил радио на полную громкость, поймал жену за одну руку, потом за другую, пытался закружить под марш.
— Вальс устарел, говорит кое-кто сейчас…
Жена сначала сопротивлялась, потом смирилась, обмякла, сказала ласково:
— Дурень ты дурень.
— Победила дружба, мать. В спорте всегда побеждает дружба.
В дверь позвонили.
— Это ко мне, — сказала Раиса, быстро выходя из своей комнаты. Она ждала Алену, и Алена пришла. В коридоре Раиса замедлила шаги, чтобы показать, что она никого не ждет и потому не торопится. — Кто там?..
Обычно она не спрашивала, но сейчас решила спросить — а вдруг кто-нибудь, кого не надо пускать.
— Я — букашка, — послышалось из-за двери.
Недавно подруги видели на почте женщину. У нее не принимали бандероль во Францию. «Я — букашка, — убеждала женщина приемщицу. — Это профессор посылает, а я только принесла. Я — букашка, понимаете? Я — букашка!»
Девчонок поразило, с какой настойчивостью женщина называла себя букашкой. Они обе запомнили самоуничижение женщины и часто играли в эту игру. Раиса открыла дверь.
— Я — букашка, — еще раз повторила Алена, виновато заглядывая в глаза подруге.
— Нет, я — букашка, — нехотя проговорила Раиса, отводя взгляд в сторону.
— Нет, ты ничего не знаешь, это я букашка, — сказала Алена, радостно стукнув себя в грудь, и подружки засмеялись. — Слушай, Райк, хочешь я тебе скажу?.. Жить надо так, чтобы — никогда! Поняла?
Вышел в коридор отец Раисы.
— Вот мы с кем сразимся, — сказал он.
— Ой, папа, подожди, — отмахнулась от него дочь.
Алена кивком головы поздоровалась с отцом Раисы. Вышла в коридор и мама. Алена поздоровалась и с ней.
— Чай пить с нами, — сказала мама. — Раздевайся.
— Ой, мама, да подождите вы!
— Чтобы Никогда Никто не
— Нет, они не дают понять. Но все равно здорово.
— Что — здорово?
— Ты!
— Что — я?
— Ты какая-то, как на коне.
— Ага, — сказала Алена. — Я поняла, что надо делать, чтобы Никогда! Я к Сережке, потом к тебе. Ты тоже будешь! Ты поймешь.
— А зачем к Сережке?
— К Сережке?.. Ну, я… к Сережке…
Она сама вдруг подумала: «А зачем к Сережке?»
Раиса внимательно смотрела на Алену.
— Я к Сережке — ну, посоветоваться. Марь-Яна не должна уходить. Я ему только скажу.
— Скажи! Надо всем сказать.
— Ага, надо всем! Сначала я Сережке скажу. — Алена выскользнула на лестничную площадку, крикнула снизу: — Я за тебя всегда голосовать буду. Ты — красивый человек. Райка! Ты — красивый человек!
Раиса шагнула на лестничную площадку, перегнулась, надеясь услышать еще раз странные слова, что она — красивый человек. Хлопнула дверь подъезда. «Красивый, — подумала она, — нелепый». В прошлом году ее избрали комсоргом. Она очень удивилась. «За что?» Авторитетом особенным не пользовалась, училась не лучше других, увлечь за собой никого не умела. «Но если Алена говорит — я буду! На БАМ всех сагитирую ехать. В кожаной комиссарской куртке буду ходить». Алена заразила ее своей решительностью, своими мыслями и чувствами. «Я буду! Буду!» — думала Раиса.
Мать Сережи Жукова, молодая интеллигентная женщина, преподавала высшую математику в институте, вела двух дипломников, заканчивала вечерний университет марксизма-ленинизма, готовила обеды, завтраки и ужины, по воскресеньям стирала, отвозила одежду в химчистку и при этом была всегда веселая и красивая.
Она открыла дверь своим ключом, и тут же раздался телефонный звонок. Дел и обязанностей у нее — много. Можно не сомневаться — звонят ей. Аппарат стоял в коридоре на полдороге между входной дверью и кабинетом профессора Жукова, Сережиного дедушки, у аппарата они и встретились.
— Это я, папа, — сказала деловая женщина и больше ничего сказать не успела, взяла трубку, стала разговаривать.
Одета она модно: дубленка, сшитая в талию, на ногах высокие сапоги вишневого цвета. Дубленку она носила всегда нараспашку, потому что выходила из дома, садилась в машину. «Я без машины как без рук». А подъехав к институту, выходила из машины — и в проходную, некогда застегиваться, расстегиваться. Длинный шарф, завязанный на шее узлом, болтался махрами у колен, выбиваясь наружу при каждом шаге, подчеркивая стройную фигуру, стремительность движений и придавая всему облику жизнерадостную встрепанность. Отвечая веселыми короткими фразами о своем житье-бытье, деловая женщина разматывала с шеи шарф, стряхивала с плеча рукав дубленки и, стряхнув, перехватила трубку в другую руку, принялась таким же манером стряхивать с себя второй рукав, всю дубленку.