В горах Тигровых
Шрифт:
— Чей будешь? Ответствуй!
Андрей без утайки рассказал о себе, о бунте, ссылке, побеге с Варей, разбойниках… Амвросий выслушал, проговорил:
— Полюбовное дело и богом не воспрещено. Все мы бунтари, все мы беглые. Добре, будем снедать, а уж потом говорить. Эй, люди, гоношите застолье! Медовушки можно подать, — крикнул из кельи Амвросий.
Встали на молитву. Андрей растерялся: как ему молиться — двуперстием или щепотью. Амвросий заметил это, бросил:
— Ты не криви душой, вижу ить, что из
Ели долго, ели молча, запивали едому медовухой, крякали, шумно обсасывая усы.
Снова молитва. Затем долгий разговор, где Андрей рассказал, что один из каторжан-раскольников поведал им о Беловодье, которое будто бы лежит где-то у моря.
— Наши туда идут.
— Праведно делают; может быть, и нам будет туда дорога. Теснят нас ярыги царские, наушников засылают, грозятся сжечь нашу крепость, — в раздумье говорил Амвросий — А теперича пошли в молельню, тебя судить будем, ить человека убил, — коли что, то грех этот снять надо. Уж там как народ скажет.
В молельне шепотки, шорохливая тишина. А когда вошли Амвросий, Андрей, еще тише стало. Встал у иконостаса, поднял руку с крестным знамением, заговорил:
— Сей муж убил Исайю, вам ведомо. Но Исайя убил в утробе матери дитя… — тихо начал Амвросий.
И Андрей подался назад, он об этом еще не знал.
— Несть больше греха, чем убить утробного ребенка! Несть и не будет! — сильным голосом продолжал Амвросий — Исайя провонял и загнил, ако недобитый волк, — уже гремел Амвросий.
В молельне были даже слышны вздохи, когда Амвросий замолкал.
— Исайя муж ста десяти coгрешений! А болезные люди возвели его в святого. Не святой он, а грешник и убивец. Только полоумец может сказать такое, что узрил сошедших с небес Адама и Еву. Вот он, Адам. Смотрите. Человек, наш, земной, а его порешили убить, жёнку удушить руками, как это сделал Исайя три года назад, удавил бабу, увидев в ней дьяволицу. Надо Исайю осудить, а мужа молодого, гонимого и мучимого, — оправдать. Михайло, тебе слово.
— Оправдать!
— Оправдать!
— Оправдать! — отвечали раскольники один за другим.
— Еще одно слово мы должны сказать — изгнать верижников из нашей крепости, дабы они не разносили заразу среди людей наших.
— Изгнать, ибо наши люди уже болеют проказой, от них перешла.
— Изгнать!
— Изгнать!
Андрей было рванулся вперед, чтобы сказать слово в защиту верижников, мол, они старцы, они по зову Исайи напали на них. Но дед Михайло остановил:
— Не за-ради того изгоняем, что они напали на вас, а за-ради спасения людей своих. Потому молчи и в чужой монастырь со своим уставом не суйся.
— Отпустим сего мужа в Палестины своя? — задал еще один, вопрос Амвросий.
— Отпустим, бумагами снабдим, дабы их не
— Ну тогда добре, можете гулять. Степка, иди сюда… Это мой внук, — повернулся Амвросий к Андрею, — бери сего мужа и отдыхайте.
Андрей попросил Степана сводить его к Варе, поговорить еще с лекаркой.
Лекарка встретила Андрея на пороге, пропустила, тихо сказала:
— Водила ее в баню, не шумите, спит. Оклемается. Молодая. Дитя жаль. Первенца скинуть — можно и без детей остаться. Но будем молить бога… Погуляйте, чуток позже заходите.
— Как вы в этой глуши живете? — спросил Степана Андрей.
— Как все, ежли не лучше. Пушнину, хлеба, мясо возим на ярмарку. Правда, все тайком, через других людей. Но не жалуемся. Воевать, то сила не та. Сдаваться на милость царю — тожить душа не лежит. Так и крутимся.
Зашли к Варе. Она всплакнула, но Андрей ее остановил:
— Не плачь, живы, и ладно, остальное приложится. Поправляйся, и пойдем дальше.
— Боюсь я дороги, Андрей! — выдохнула Варя.
— Пройдем, должны пройти, — не совсем уверенно ответил Андрей.
Две недели провели Андрей и Варя у раскольников.
Живут не в пример другим — чисто и богато. В крепости до полсотни домов, каждый дом — это тоже крепость: толстые стены, узкие окна. В домах чистота и прохлада. Полы застланы половиками, на окнах вышитые занавески, и, конечно же, у всех иконы старого письма. Есть и новые, но их писали ученики Михаилы Падифоровича. Да и люди ходили прямо, не горбились, как пермяки на своей земле. Сытые, уверенные в себе.
— Живете ладно, — уронил Андрей.
— Как бог пошлет, пошлет мира, еще будем жить лучше.
Андрей между тем думал: "Ежли и не будет Беловодья, то можно поставить свое, по образу и подобию раскольников. Но при этом надо жить общиной, как живут раскольники. Тогда можно и подняться на ноги".
Гостей провожали Амвросий, дед Михаиле, напутствуя быть осторожными и мудрыми. До тракта их проводят Степан и Евстигней. Они уже ждут в отдалении.
— Прощайте, даст бог, увидимся, коли что! — поклонился Амвросий.
— Трогайте, да с молитвой, да со светлой улыбкой на устах. Ежли человек улыбается, то и стрелу грешно пустить. Прощайте!
Ехали молча, таежный народ не любит разговаривать в тайге. Ехали долго, почти пять дней, да все по тропе, которая забегала в такую глухомань, что и солнца не было видно. Все вооружены. Даже у Вари пистолет. Не зверя боялись путники, а человека лихого, жандармов.
У деревни ждали, когда припадет к тайге солнце и закатится за нее. Стемнело. Степан постучал в высокие ворота кнутовищем. Из-за ворот спросили: